Книга Под стеклянным колпаком - Сильвия Плат

– Я собираюсь стать психиатром. – Джоан говорила со своим обычным чуть восторженным энтузиазмом.

Мы пили яблочный сидр в холле «Бельсайза».

– О, – сухо откликнулась я, – это здорово.

– Мы долго говорили об этом с доктором Квинн, и она считает, что это вполне возможно.

Доктор Квинн была лечащим врачом Джоан – умная, рассудительная одинокая женщина, и мне всегда казалось, что, если бы она лечила меня, я бы до сих пор находилась в «Каплане» или, что более вероятно, в «Уаймарке». Доктор Квинн обладала чем-то таким, что нравилось Джоан и от чего меня бросало в дрожь.

Джоан тараторила об эго и подсознании, и я мысленно переключилась на другой предмет – нераспакованный сверток в коричневой бумаге в нижнем ящике. С доктором Нолан я никогда не говорила об эго и подсознании. Я вообще не очень-то помнила, о чем с ней говорила.

– …И стану жить в городе.

Я снова прислушалась к Джоан.

– Где? – спросила я, стараясь скрыть зависть.

Доктор Нолан сказала, что я смогу вернуться в колледж во втором семестре по ее рекомендации и на стипендию Филомены Гини, но поскольку врачи запретили мне в этот промежуток времени жить у мамы, я останусь в клинике до начала зимнего семестра. И теперь я чувствовала несправедливость в том, что Джоан обогнала меня и выпишется первой.

– Где именно? – не унималась я. – Тебе же не разрешат жить одной, так ведь?

Джоан только на прошлой неделе вновь позволили выезжать в город.

– Ой, ну конечно нет. Я буду жить в Кембридже с медсестрой по фамилии Кеннеди. Ее соседка по комнате недавно вышла замуж, и теперь ей нужно кого-то подселить.

– Поздравляю. – Я подняла бокал с яблочным сидром, и мы чокнулись. Несмотря на всю свою глубокую неприязнь, я подумала, что никогда не перестану ценить Джоан. Выходило так, что нас свели некие чрезвычайные обстоятельства, вроде войны или чумы, и у нас был общий мир. – Когда ты уезжаешь?

– Первого числа следующего месяца.

– Прекрасно.

Джоан вдруг погрустнела.

– Ты ведь приедешь меня навестить, да, Эстер?

– Конечно. – Но про себя я подумала: «Вряд ли».

– Мне больно, – сказала я. – А должно быть больно?

Ирвин промолчал. Потом ответил:

– Иногда бывает больно.

Мы познакомились с Ирвином на ступеньках библиотеки Вайднера. Я стояла на самом верху длинной лестницы, разглядывая здания из красного кирпича, окаймлявшие заваленный снегом двор, и готовясь сесть в шедший до клиники трамвай, когда ко мне подошел высокий молодой мужчина в очках с весьма несимпатичным, но интеллигентным лицом и спросил:

– Вы не подскажете, который час?

Я взглянула на часы.

– Пять минут пятого.

Мужчина шевельнул руками, в которых, словно поднос с обедом, нес ворох книг, и обнажил костлявое запястье.

– Слушайте, у вас у самого есть часы!

Он уныло посмотрел на них, потом поднял руку и потряс ими у уха.

– Остановились. – Мужчина лучезарно мне улыбнулся. – А куда вы едете?

Я было сказала: «Обратно в сумасшедший дом», однако мой собеседник выглядел многообещающе и я передумала.

– Домой.

– Не хотите сначала выпить кофе?

Я замялась в нерешительности. Надо было явиться в клинику к ужину, и я не хотела опаздывать в преддверии скорой выписки.

– Такую ма-а-ленькую чашечку, а?

Я решила испытать свое новое, нормальное личностное поведение на этом мужчине, который, пока я раздумывала, успел сказать мне, что зовут его Ирвин и что он очень хорошо оплачиваемый профессор математики, поэтому ответила: «Хорошо», – и, приноравливаясь к шагам Ирвина, начала спускаться рядом с ним по длинной лестнице с обледеневшими ступенями.

Я решила соблазнить его лишь после того, как увидела его кабинет. Ирвин жил в темноватой, но удобной квартире в цокольном этаже на одной из старых улиц на окраине Кембриджа. Он повез меня туда – выпить пива, по его словам, – после трех чашек горького кофе в студенческом кафе. Мы сидели у него в кабинете в мягких коричневых кожаных креслах в окружении стопок пыльных, совершенно непонятных книг с длинными искусно сверстанными формулами, похожими на стихи.

Когда я потягивала первый бокал пива – мне никогда не нравилось холодное пиво посреди зимы, но я взяла бокал, чтобы хоть что-то держать в руке, – в дверь позвонили.

Ирвин сразу стушевался.

– Возможно, это дама. – У него была странная старосветская привычка называть женщин «дамами».

– Все нормально. – Я сделала рукой широкий жест. – Впусти ее.

Ирвин покачал головой.

– Твое присутствие смутит ее.

Я улыбнулась в янтарный цилиндр холодного пива.

В дверь звонили с безапелляционной настойчивостью. Ирвин вздохнул и пошел открывать. Как только он удалился из кабинета, я ринулась в ванную и, спрятавшись за грязными, алюминиевого цвета жалюзи, стала наблюдать за аскетичным лицом Ирвина, показавшимся в проеме приоткрытой двери.

Крупная, грудастая женщина славянской внешности в просторном свитере из натуральной овечьей шерсти, лиловых брюках, черных ботах на высоком каблуке с каракулевыми отворотами в каракулевой же шляпке без полей, говорила какие-то неразборчивые слова, вылетавшие из ее рта облачками пара, плясавшими в зимнем воздухе. До меня сквозь зябкий коридор долетал голос Ирвина.

– Извини, Ольга… Я работаю, Ольга… Нет, не думаю, Ольга.

Все время, пока алый рот дамы беззвучно открывался, слова, преобразившиеся в белый пар, плыли вверх сквозь голые ветви росшей у входа сирени. Затем наконец раздалось:

– Возможно, Ольга… До свидания, Ольга.

Я восхитилась мощной и широкой, как степные просторы, обтянутой шерстью грудью дамы. Она чуть отступила назад, скрипнув деревянной ступенькой, и на ее ярких губах отразилась какая-то холодная горечь.

– Сдается мне, у тебя в Кембридже просто масса романов, – весело заметила я Ирвину, накалывая улитку на острую вилку в одном из претенциозных кембриджских французских ресторанов.