Я задумался над тем, какого рода произведение лучше всего подходит для решения моей задачи. В результате я пришел к выводу, что наибольшую пользу мне принесло бы свидетельство очевидца, не являющегося представителем описываемой им культуры, то есть чужестранца. Такой наблюдатель может дать более объективное описание разворачивающихся событий. Но кем мог быть этот сторонний наблюдатель? Откуда он мог попасть в те места, где происходят события?
Хорошенько подумав, я вдруг понял, что уже давно знаю имя нужного мне человека. В десятом веке араб по имени Ибн Фадлан проделал долгий путь из Багдада на север, туда, где сегодня находится Россия, и там он встретился с викингами. Его рукопись, хорошо известная ученым, является одним из наиболее ранних свидетельств о жизни и культуре викингов. Еще в колледже, работая над дипломом, я прочел несколько фрагментов этой рукописи. У Ибн Фадлана очень своеобразный, но в то же время вполне воспроизводимый стиль повествования. Его текст достаточно строг и скуп, что придает ему достоверность. В то же время автор совершенно непредсказуем. Я вдруг почувствовал, что по прошествии тысячи лет сам Ибн Фадлан не стал бы возражать против того, чтобы ожить в новой роли – в роли очевидца событий, которые легли в основу эпической поэмы «Беовульф».
Несмотря на то, что вся рукопись Ибн Фадлана была переведена на русский, немецкий, французский и многие другие языки, в английском переводе существуют лишь фрагменты этого текста. Собрав воедино и скомпоновав все существующие фрагменты рукописи, я с минимальными изменениями превратил их в первые три главы «Пожирателей мертвых»[50]. Затем я написал оставшуюся часть романа, стараясь придерживаться стиля манускрипта Ибн Фадлана, как если бы он сам описывал свое вполне реальное путешествие. Кроме того, я снабдил текст комментариями и необходимыми сносками и примечаниями.
Разумеется, я был в курсе того, что путешествие, реально совершенное Ибн Фадланом в 921 году н.э., скорее всего, состоялось слишком поздно, чтобы лечь в основу «Беовульфа». Многие авторитетные исследователи сходятся на том, что это эпическое произведение было создано примерно на полтора века раньше описываемых событий. Впрочем, датировка поэм, долгое время существовавших только в устной форме, не может быть абсолютно точной. А кроме того, писатель все же имеет право на художественный вымысел и некоторую вольность в обращении с историческими фактами. В «Пожирателях мертвых» читатель может столкнуться с временными несоответствиями; в особенности это относится к встрече Ибн Фадлана с реликтовой группой неандертальцев. (Одна из странностей этой книги состоит в том, что за десятилетия, прошедшие с момента ее первого выхода в свет, в научной среде произошла серьезная переоценка традиционных представлений о неандертальском человеке; в результате допущение, что какие-то группы неандертальцев могли существовать в некоторых труднодоступных частях Европы буквально тысячу лет назад, уже не кажется таким дерзким и не попадающим в категорию научной гипотезы.)
Интересным представляется и то, насколько сложной и запутанной становится игра, которую ведет эта книга со своей исторической первоосновой. В какой-то момент правильно оценить достоверность описываемых событий практически невозможно. Я всегда придавал большое значение правдоподобию, но при этом старался оставлять для читателя некоторые ключи или зацепки, которые помогли бы ему отличить реальную первооснову от творческого вымысла. Тем не менее по прошествии некоторого времени я понял, что в «Пожирателях мертвых» я, быть может, излишне увлекся этой игрой. В процессе написания я вроде бы чувствовал, что граница между правдой и вымыслом прочерчивается достаточно четко. Так, например, имя одного из цитируемых переводчиков Ибн Фадлана – Пер Фраус-Долус, что в буквальном переводе с латыни означает «путем обмана и уловок». Тем не менее через несколько лет я сам уже не мог с уверенностью ответить на вопрос, какие из фрагментов представляют собой перевод оригинального текста, а какие являются моим вымыслом. В один прекрасный день я обратился к библиотечному каталогу, пытаясь разыскать информацию по указанным в библиографии к моей книге текстам. Потратив впустую несколько часов, я вдруг осознал, что какими бы убедительными ни выглядели сноски на эти источники, на самом деле они являются плодом моего вымысла. Я пришел в ярость от того, что напрасно потратил столько времени, прекрасно понимая при этом, что виноват в этом только я.
Я упомянул об этом лишь потому, что тенденция к размыванию границ между фактом и вымыслом получила широкое распространение в современном обществе. Вымысел плавно, постепенно, но уверенно проникает везде и повсюду, начиная со школьных программ по истории и заканчивая телевизионными новостями. Разумеется, телевидение всегда считалось достаточно продажным средством массовой информации, и наблюдающиеся в его развитии тенденции большинством из нас отторгаются или, по крайней мере, воспринимаются критически и подвергаются сомнению. Куда более серьезную угрозу представляет собой укрепившая в последнее время свои позиции так называемая «постмодернистская» наука. Кое-кто в академической среде в настоящее время совершенно серьезно утверждает и пытается обосновать это, что разницы между фактом и вымыслом не существует, что любое прочтение текста является субъективным и личностным и что ввиду этого вымысел, чистой воды выдумка представляется равноценной проведенному по всем правилам классической науки исследованию. В лучшем случае подобные измышления просто не попадают в поле зрения традиционных научных дисциплин и не пересекаются с академической наукой, в худшем же они несут в себе серьезную опасность и представляются весьма неприятными[51]. Впрочем, подобные взгляды в научной среде еще не были столь распространены двадцать лет назад, когда я сел за свой роман, замаскированный под научную монографию. Осмелюсь выразить надежду, что мода в академической среде вновь переменится – в особенности если ученые обнаружат, что начинают раз за разом попадать в расставленные им сочинителями ловушки в виде ложных ссылок и псевдоцитат, которые использовал и я.
Следуя изложенному выше и понимая, насколько все это может сбить с толку неподготовленного читателя, я считаю своим долгом открыто заявить о том, что ссылки и библиографические данные, указанные в данном послесловии, являются истинными и соответствуют действительности. Весь остальной роман, включая предисловие, основной текст, примечания и библиографию, следует расценивать как плод художественного вымысла.
