— Интересно, что она делала в два часа на улице? — поинтересовался Иван.
— Да кто ее знает. Не спросишь ведь. Мне сказали, у нее была небольшая сумка с вещами: немного одежды, туалетные принадлежности, деньги, паспорт. Может, собралась куда-то ехать, ловила тачку?
— С одной стороны, нас это не касается. А с другой… Нет худа без добра, теперь можно и Малахова покрутить с чистой совестью. Сейчас позвоню Максиму. Спасибо, Леш!
— Да не за что, пока.
Иван набрал домашний номер Хомутова. Занято.
Сидя перед телефоном, он снова вспомнил полумрак собора, что-то шепчущие губы, шарф на рыжих волосах, тонкие пальцы, сжимающие свечу… Удивительно, но подружка Малахова действительно оказалась той самой девушкой, которую Иван видел в Никольском. Хотя чему удивляться? Почему бы ей не оказаться в этой церкви, если она работает рядом? Не зря он вспомнил тогда, что «не родись красивой…».
Номер следователя по-прежнему был занят. Иван позвонил Борису. Тот пообещал проследить, чтобы квартиру, которую снимала Маленко, опечатали.
— Я не знаю, где живет хозяин, но все равно ведь он когда-нибудь объявится. Ладно, найду, все это уже мои проблемы, — вздохнул Борис. — Слушай, Вань, как ты думаешь, а она не могла сама… под машину?
— С чего вдруг?
— А с чего вдруг предыдущая малаховская клюшка отравилась? Ну, которая ему квартиру завещала. Ушел от нее — и привет.
— Боря, у меня такое чувство, что это дело растет, как плесень на колбасе. Появляется версия, появляется вроде подозреваемый — оказывается, не тот. Потом снова, снова, еще какие-то… метастазы ползут. Потом опять окажется, что он ни при чем, и будем пузыри пускать.
— Можно подумать, сейчас вы их не пускаете, — проворчал Борис.
Хомутова Иван сумел поймать только к вечеру. Выслушав последние новости, следователь с воодушевлением и без долгих раздумий согласился.
— Вызову, это самое, повесткой. Хочешь поприсутствовать?
Но Иван отказался, сославшись на массу неотложных дел. Он подозревал, что Хомутов просто хочет свалить допрос на него, невзирая на процессуальные правила.
Ему не раз приходилось иметь дело со следователями наподобие Чешенко, которые практически все делали или пытались делать сами, держа оперативников для черной работы. Это, конечно, неприятно, но полностью взваливать следствие на себя еще неприятнее. По идее, сотрудники уголовного розыска должны как муравьи собрать все разрозненные факты, улики, найти подозреваемых и все это притащить в муравейник — следователю, чтобы он сделал выводы, передал дело в суд или закрыл его.
Хомутов же был известен всем как простой подписыватель бумаг. Поначалу наверху терпели его пассивность в надежде, что со временем он наберется опыта и все изменится. Но время шло, а Хомутов набирался только дурного гонора, и поэтому известие о его уходе обрадовало и оперативников, и экспертов — короче, всех, с кем ему приходилось сталкиваться по службе.
Иван надеялся, что Хомутов вот-вот уйдет, но начальство поставило условие: дело Хирурга должно быть передано в суд. Или в архив. И тогда — шагай на все четыре стороны. Конечно, Максим мог бы полезть на рожон: не крепостное право, в конце концов, но он благоразумно смекнул, что лучше смириться. Вряд ли банку, да и кому-либо еще, понадобится юрист, капитально испортивший отношения с прокуратурой. До списания дела в архив было еще далеко, а банк так долго ждать не будет, тут и папа-депутат не поможет. Поэтому Максиму нужно было во что бы то ни стало поскорее закончить следствие. Иван подозревал, что ему глубоко наплевать, кого посадят за эти убийства, лишь бы выдать на-гора обвиняемого, кое-как сляпать обвинения, не особо заботясь о доказательствах, и спихнуть дело в суд. И уйти поскорее. Даже если дело вернут на доследование, ему-то что?
Аленка потребовала, чтобы Иван не портил «прическу» до самого вечера. Он ходил по квартире разукрашенный, как новогодняя елка, и потихоньку злился: на Хомутова, на Зотова, который не мог подождать со своими находками до завтра, на Бориса, на себя и даже на дочь, которая превратила его в настоящее пугало. Всего пару месяцев назад он с удовольствием изображал бы клоуна и даже попросил бы Галю его сфотографировать. А сейчас… «Надо же, в какого злобного придурка я всё-таки превратился!» — удивился Иван сам себе.
Целое воскресенье дома! С женой, дочерью. Да раньше… «Раньше… А сейчас я весь день брожу из угла в угол, как медведь по клетке, и не знаю, чем убить время. Как медведь?..»
Иван тысячу раз и с удовольствием смотрел замечательный фильм «Обыкновенное чудо», но только сейчас понял истинный смысл слов Принцессы: «Если я поцелую вас, вы превратитесь в медведя? Будете целыми днями ходить по комнате взад-вперед и никогда не поговорите со мной по-человечески?» «Да ведь это же семейная жизнь, — подумал он в отчаянии. — Два человека встречаются, влюбляются, начинают жить вместе, но вот чудо становится обыденностью, они все больше и больше отдаляются друг от друга, как будто один из них превратился в бессловесного зверя».
— Отпустил, это самое, под подписку, — Хомутов страдальчески поморщился. — Ну и скотина! Просто руки чесались засадить его, это самое, хоть ненадолго.
— Ладно, Максим, успокойся. — Иван сидел напротив, на посетительском стуле, и курил третью подряд сигарету. — Если бы сажали только за то, что ты плохой человек, на свободе никого не осталось бы. Все мы бываем сволочами. А вот осудить человека, пусть даже полного негодяя, за то, чего он не совершал, — это тоже преступление. И вдвойне — если осудить вместо серийного убийцы, который неизбежно продолжит убивать.
— Ой, Вань, ну хоть ты мне по ушам не езди, и так тошно. Правильно говорят, э-э-э… наказания без вины не бывает.
«А мне тошно от тебя!»
— Ты представляешь, я ему, это самое, говорю: так и так, хочу побеседовать о вашей знакомой, Елизавете Маленко, вы знаете, что она погибла? А он: я ее не убивал. Прикинь! Ее, говорю, это самое, сбила машина. Вы думаете, говорит, это я ее довел, что она под машину сиганула? То, что она, э-э-э… могла случайно под машину попасть, ему и в голову не приходит.
— Так, может, у него были основания думать, что не случайно?
— Были, были! — Хомутов снял дымчатые очки в тонкой золоченой оправе и страдальчески прикусил дужку.
«А без очков ты попроще, — подумал Иван. — В очках — ну так просто мальчик-отличник». Аккуратно причесанный на косой пробор, безупречно выбритый и благоухающий дорогим одеколоном, Максим Хомутов производил впечатление преуспевающего молодого бизнесмена. Он одевался исключительно в костюмы из самых лучших ателье, а галстукам его позавидовал бы даже дипломат. Максим был ровесником Костика Малинина, но Костик, в своих извечных джинсах и свитере, смотрелся рядом с ним как дитя улицы. И тем не менее, несмотря на всю свою внешнюю респектабельность, Хомутов был неисправимо унылым, а хронически кислое выражение лица сводило на нет все попытки произвести впечатление.
