Я не посещал бабушку несколько сезонов. Когда я приходил к ней в последний раз, она поговорила со мной очень коротко, назвав меня ужасным разочарованием. Она обвиняла в этом моего отца, говоря, что он ни на что не был годен, что он стал для моей матери ужасной ошибкой. Она даже сказала, что это он убил мою мать, что если бы не отец, то мать до сих пор была бы жива. Она говорила, что была совершенно права, вручив ему мочалку для классной доски, чтобы он мог сам себя стереть. Рыдая, она сказала мне, что видит в моем лице черты матери, но при этом оно — лишь бледная тень лица той, его плохая копия, его жалкая имитация. После этого бабушка меня отослала, сказав, что больше никогда не хочет видеть, потому что я — ужасное напоминание о происшедшем. Она сказала, что было бы лучше, если бы она вообще забыла о том, что моя мать когда-то родилась на свет, потому что мысль о ее потере была невыносима.
Я не должен был посещать бабушку и приближаться к тому крылу, где она обитала. Дело было исключительно в бабушке, я был тут ни при чем. С другой стороны, ей нравилось, когда к ней приходили Муркус и Хоррит. Они были ее частыми гостями. Она дарила им много подарков и называла их красивыми. Она носилась с ними как с писаной торбой, называя их будущим семьи Айрмонгеров. Муркус очень любил рассказывать, что однажды бабушка сказала Хоррит, что та будет выбирать предметы рождения после нее, добавив, что она великолепно справится с этой обязанностью. Если это было неизбежным, оставалось лишь надеяться, что это произойдет как можно позже.
Но вот я вновь стоял там. Перед бабушкиной дверью и в брюках. Я постучал, но звук был настолько слабым, что, боюсь, она его не услышала. Я немного постоял снаружи. Покончи с этим, подумал я, и тогда ты сможешь отправиться в гостиную и увидеться там с Люси Пеннант. Ответа по-прежнему не было. Я постучал снова, на этот раз громче.
— Кто там? — послышался нетерпеливый голос бабушки.
— Это Клод, бабушка. Твой внук Клодиус, сын Айрис.
— Вытри ноги.
— Да, бабушка.
— Теперь входи.
— Да, бабушка.
Бабушкины ступеньки
Со времени моего последнего визита комната сильно изменилась. На окнах висели новые занавески, а на стенах — новые картины. Ее кровать была другой, ванна, похоже, тоже — к ней вели ступеньки. Бабушка сидела в кресле с высокой спинкой и казалась очень маленькой. Она была одета в черное, и на ногах у нее были толстые черные ботинки, которые выглядели очень поношенными. В этом не было ничего необычного — она часто приказывала Айрмонгерам-слугам носить ее обувь, чтобы та путешествовала по миру, ведь сама бабушка не могла этого делать. Она носила замысловатую белую шляпку, которая делала ее на голову выше. На ней было не менее десяти нитей жемчуга. Некоторые из них были туго обмотаны вокруг ее морщинистой шеи, другие струились по коленям. Их вес тянул бабушку вниз, и я подумал, что это делает ее похожей на черепаху. Было слышно, как снаружи бушевала буря, но в комнате все еще играли последние отблески света. В окна колотила разная мелочь — галька, обрывки кожаных ремней, мелкие осколки фарфора, страницы газет. Но бабушка была совершенно безразличной ко всем этим хлопкам и звону, доносившемуся от ее окон.
— Привет, бабушка, как ты? — сказал я. — Я так рад снова тебя видеть!
— Подойди сюда, дитя, поцелуй меня.
Я шагнул вперед. Под ногами скрипели половицы. Я пересек комнату и подошел к ней почти вплотную, ощутив дыхание старости и сырости. Это был сладковатый запах плесени, запах, означавший, что моей бабушке оставалось жить на этом свете не так долго.
— Поцелуй меня, — сказала она снова.
Я наклонился и осторожно поцеловал ее, почувствовав, как мои губы коснулись какой-то поверхности. Это была сморщенная бабушкина кожа. Она была настолько тонкой, что, казалось, я поцеловал паутину. Или брюссельскую капусту. Вот на что был больше всего похож ее запах.
— Садись, Клодиус, садись.
Я сел на край стоявшего неподалеку дивана. Это был диван в стиле ампир с прямой спинкой и жесткой непродавливающейся обивкой. Сидя на нем, я старался не смотреть в желтые глаза старухи.
— Сядь поближе, Клодиус.
— Да, бабушка.
Я осмотрел комнату, задержав взгляд на каминной полке с ее мраморными девушками, которые были все так же красивы. И сквозь вой бури и тиканье бабушкиных многочисленных часов я услышал, как мрамор сказал мне:
— Августа Ингрид Эрнеста Хоффман.
Итак, подумал я тем ранним вечером, вы тоже человек, мисс Хоффман. Я не могу думать о вас просто как об Августе — с предметом рождения бабушки нельзя быть таким фамильярным. Что за человеком вы были до того, как стали мраморной каминной полкой? Вы уж точно не были обычной, если превратились в такой невероятный предмет. Снаружи по оконному стеклу хлопнуло старое платье, грязное и рваное. Я вздрогнул, но бабушка не обратила на это внимания.
— Как это мило с твоей стороны, Клодиус, посетить свою старую бабушку. Как давно, молю тебя, скажи, как давно ты заходил ко мне в последний раз?
— Несколько сезонов назад, бабушка.
— Да уж. Ты вырос. Не совсем, конечно. Ты держишься не слишком прямо, сгибаешься, как упрямое растение, стремящееся пробиться к солнцу сквозь щель между занавесками. Так много времени прошло…
— Мне нужно было прийти раньше, бабушка, но…
— Тебе не нужно было приходить раньше. Тебя бы не приняли. Но сейчас ты здесь, потому что за тобой послали. Я так захотела. Захотела увидеть тебя до того, как ты уедешь. Снова попытаться разглядеть в тебе черты Айрис, моей дочери. Моей умершей дочери.
Она вновь надолго замолчала. Я сидел прямо и прислушивался к тиканью часов, к свисту и гоготанию бури за окном и к каминной полке, произносившей свое имя молодым и ясным голосом. Тик-тик-тик. Шлеп. Хлоп. Трах. Было ли одним из этих звуков биение старого сердца бабушки, с хлюпаньем гонявшего по ее телу старую, но такую чистую кровь Айрмонгеров, несшего эту кровь в каждый ее Айрмонгерский уголок? Тик-тик-тик. Трах. Щелк. Хлоп. Мимо окна со свистом пронеслось подхваченное бурей старое одеяло. На мгновение оно зависло перед нами, словно желая заглянуть в комнату, прежде чем снова упасть. В отличие от приспущенных одеяний мраморных женщин, оно упало полностью.
— На тебе брюки, Клодиус.
— Да, бабушка, я получил их сегодня.
Тик-тик-тик.
Щелк. Дзынь. Трах.
— Как тебе в них?
— Немного колются.
— Тебе выдали брюки, выдали слишком рано, и все, что ты можешь сказать в этот знаменательный день, — они немного колются? Это нехорошо, Клодиус. Ты должен подумать еще.
— Да, бабушка. Прости, бабушка.
Тик-тик-тик. Шлеп. Бум! В окно ударилась небольшая книга, словно птица, отчаянно стремящаяся ворваться внутрь.
— Пайналиппи, Клодиус. Думаю, ты виделся с Пайналиппи.
