— Ты же сам говорил, что с Генри надо покончить раз и навсегда. Не удастся полицейским его изловить — и что дальше? Прикажешь мне до конца дней жить в страхе, ожидая, что в один прекрасный день этот тип снова объявится? Вечно ходить с телохранителями?
Майк знал, что сейчас спорить с Мэгги бессмысленно. К тому же они торопились — пора было ехать в Эллингтон.
— Давай, Мэгги, залезай в машину. Мы опаздываем.
Она наградила его сердитым взглядом и повернулась к Джиму.
— Мы обязательно с вами об этом поговорим, когда вернемся, ладно?
Когда джип выбрался на шоссе, стоявшие на обочине машины разом двинулись с места и последовали за ним. Мэгги вспомнила вдруг почти забытое чувство свободы, когда она всюду ездила одна, без конвоя, куда хотела. «И какого черта они тащатся за нами? Откуда Генри знать, что мне вздумалось съездить в Эллингтон?»
Кроме того, рядом с ней сидел Майк. Ну что с ней может случиться? Да ничего! Ровным счетом ничего!
Они добрались до Эллингтона за каких-нибудь десять часов. Мэгги устала, но ее утомила не дорога, а молчание Майка, который за все время пути почти не открывал рта. Он был в ярости от ее упрямства, боялся за нее, а потому и сидел как каменный.
Они вошли в квартиру.
— Да, — сказала она кому-то по телефону в прихожей. — То, что надо, у меня имеется. Они-то там?
Майк поставил чемоданы и сумки посреди комнаты и спросил:
— Кто это «они»? И почему эти самые «они» должны быть там?
— Ага, — мстительно произнесла Мэгги. — Оказывается, ты еще не забыл, что такое человеческая речь!
— Я, знаешь ли, думал. Крепкие, молчаливые парни вроде меня склонны к глубокой задумчивости, — проговорил Майк, но, не выдержав мрачного тона, улыбнулся. — Честно говоря, я боялся, что ты разозлишься еще больше, услышав мои рассуждения. Поэтому решил не рисковать и отложить серьезные разговоры на потом — до тех пор, пока мы не поженимся. — Прежде чем Мэгги успела открыть рот, он снова спросил: — Кто же все-таки эти загадочные «они»? И почему они там, а не здесь?
— А на кой черт они мне здесь нужны? — резонно возразила Мэгги. — Шум поднимут, орать начнут. Ты что, телевизионщиков не знаешь? Я прямиком отослала их в Грей-Блафф. Кстати, не слишком ли много ты задаешь мне вопросов? Запомни: жена — партнер мужчины, а не его собственность!
— Но должен же кто-нибудь хотя бы изредка вправлять тебе мозги? Временами они у тебя уж точно набекрень.
— Что верно, то верно. Ведь согласилась же я выйти за тебя замуж.
Майк пробежал пальцами по медной прядке у нее на виске.
— Знаешь что? Не делай этого больше!
— Не делать больше — чего?
— Не подвергай себя опасности. Если с тобой что-нибудь случится, я этого не перенесу.
Впервые Мэгги поняла, что за его гневом скрывался страх за нее, да еще какой!
— Ничего со мной не случится, — уже гораздо мягче сказала она.
— Ты не можешь этого утверждать. Особенно если будешь следовать глупейшим советам Джима.
— Ты понятия не имеешь о его планах. Почему ты думаешь, что они глупейшие?
— Всякое предприятие, которое связано хотя бы с малейшим риском для твоей драгоценной особы, — глупейшее!
— Хорошо.
Майк поднял на нее свои агатовые глаза.
— Хорошо — что?
Мэгги скинула пальто, подошла к Майку и прижалась к нему всем телом.
— Все-таки я выйду за тебя замуж.
— Это не совсем то, что я хотел от тебя сейчас услышать. К тому же я и так знаю, что ты за меня выйдешь.
— Ладно, я не буду участвовать в авантюрах Джима.
— Клянешься?
— Клянусь!
В объятиях, в которые вслед за тем заключил ее Майк, чувствовалось отчаяние. Мэгги ощутила это всем своим существом.
— Ты задумал поговорить со мной об этом, когда мы ехали?
— Заметь, я с тобой об этом серьезно еще не говорил. Я решил оставить все серьезные разговоры на потом.
— Тогда из-за чего мы ругаемся?
— Господи! — Он прижал ее к себе с такой силой, что у нее захрустели ребра. — Этого никогда, никогда больше не повторится. Просто пообещай мне, что останешься со мной навсегда.
— То есть мне не следует обращать внимания на вспышки гнева, которые у тебя случаются?
Он прижался лицом к ее груди.
— Я надеюсь на твою доброту. Быть может, ты будешь иногда делать вид, что этого не замечаешь?
— А мрачность, которая на тебя временами находит? Тоже прикажешь ее не замечать?
— Я был бы вам крайне обязан за это, мадам.
— Что ж, возможно, я и попробую. Но у меня тоже есть одно условие.
— Какое же?
— Мне не нравится, когда ты замыкаешься в себе… Еще один такой приступ молчания, и я в ту же минуту соберу вещи и уйду. Хочешь ругаться — ругайся. Даже дерись. Я согласна на все, кроме молчания.
— Прости, Мэгги! Клянусь Богом, я исправлюсь. Ради тебя я готов тарахтеть как сорока. У тебя еще уши заболят от моей болтовни. Если понадобится, я буду орать, хочешь — визжать. Когда мы затеем ссору, я…
— Заткнись, а?
Майк изобразил на губах ироническую улыбку.
— Ты всегда так быстро меняешь свое мнение?
— Поцелуй меня.
— Слушаюсь, мадам.
Генри лежал в горячке. Он знал, что болен, очень болен, но рядом была его мать. Она обязательно ему поможет, должна помочь… Если только… если только вся эта мерзость не начнется снова…
Она лизала его член, как мороженое, и смеялась при этом.
— Вот какая у моего мальчика пиписька! Сладкая маленькая пиписька!
Господь свидетель, как он ее ненавидел. Особенно он ненавидел ночи, когда она была одна и поэтому приходила к нему в спальню.
Но более всего он ненавидел ночи вроде этой — когда кто-нибудь из пьяных друзей матери стоял в дверях и наблюдал за тем, что она с ним проделывала. И смеялся. Мальчик посмотрел на напряженный член очередного приятеля матери. Он был таким огромным! Неужели его собственный когда-нибудь станет таким же большим?
Он поклялся, что настанет день, и он ее убьет. Убьет за то, что она держала в руках член чужого мужчины и сравнивала с его, Генри, члеником.
Разве можно больше ненавидеть человека? Казалось, он отдал ненависти всего себя. Но нет, бывало еще хуже, когда она вбирала губами его членик целиком, и тогда он ненавидел ее люто, выше пределов всех человеческих возможностей. При этом, как ни странно, он испытывал удовольствие. Не хотел, не имел права, но все-таки испытывал.
