— А я вот скажу вам странную, может быть, вещь. И палач, и замученная им жертва — на том свете обнимутся. Как Сталин и Николай второй. Оба испили чашу свою до дна. Разговаривал я недавно со своим другом, отцом Дмитрием, мы с ним одногодки, вместе в лагерях сидели. Он истину сказал: реформаторы эти все — мертвецы при жизни. Они обольстители, а каждый обольститель на браке Господа нашего будет извергнут вон. Слуги Антихриста. И в Апокалипсе так: если бы ты был холоден или горяч, но поскольку тепл, извергну тебя. Теплые люди и то, ни се, мертвецы. Будь верен до смерти, и будет тебе венец жизни. И будет ему звезда утренняя. Ну что же, заговорились мы, давайте чай пить, что ли?..
Пробыли они у отца Иринарха неделю. В покое, в чистоте духа.
— Считай, лучшее время за последние годы, — сказал на обратном пути Сабуров. И он был прав.
7
Аршилов вновь улетел в Швейцарию с дипломатическим паспортом и портфелем, набитом «брюликами», драгоценными панагиями и тремя редчайшими иконами, оценочная стоимость которых переваливала за миллион долларов. Наркоденьги не пахли. Остановился он, по иронии судьбы, в цюрихском отеле «Сант-Готар», в том же номере, где несколько лет назад провел пару дней и Кононов. Неудобств не испытывал. Город шпионов, банкиров и аферистов предлагал любые возможности. И для хранения, и для реализации ценностей, и для обмена конфиденциальной информацией с грифом: «Секретно». А оставшийся в Москве Споров вызвал к себе своего заместителя — Литовского.
— Леня, — сказал он ему, выслушав доклад. — Хрен с этим Хмурым, будем его топить. У нас есть запасной вариант, а повесим все равно на Хмурого. Запомни, Леонид Аркадьевич, нет такого человека, которого было бы нельзя купить, обмануть или, на худой конец, размазать по стенке. Был один, но и того распяли.
— Как бы, Геннадий Анатольевич, нас вскорости самих не размазали, отозвался Литовский. — Время наступает хмурое. У Лозовского коленки трясутся.
— А что? Я готов вновь встать по стойке смирно и доложить: Служу Советскому Союзу! Главное не паниковать. Можно и в храме постоять со свечкой, на всякий случай. И в мечеть вползти, коли талибы подойдут к Саратову. А в Панаме всегда фазенда найдется, где проведешь старость. Старость — не гадость, было бы на что взять радость.
— Поэт ты, Геннадий Анатольевич, прямо Иосиф Бродский.
— Я человек русский, а не поэтический. Тащи сюда Тарланова, пора кончать с этой депутатской неприкосновенностью. Так нам завещал великий Ленин. Вот был у нас в конторе один парень — Коля Сабуров, да ты его наверняка знаешь. Мы с ним даже дружили. Вместе дворец Амина брали. Но он в запас ушел, растратился, а я — действующий. Скоро генерала получу. Его не купили и не размазали, нет. Обманули. Вернее, сам себя обманул — ушел в религию. Думает, спасется? Ложь это все, та же иллюзия. Нету ничего ни впереди, ни позади нас. Я не атеист, атеисты борются с Богом, значит, уже признают его присутствие. Я — язычник. Мой язык — мой бог, им кого хочешь заговоришь и за собой поведешь. Правильно я говорю, Леня?
— Ты Гена, хоть и мой начальник, но дурак. Чего ты со мной откровенничаешь о своей душе? Мне плевать.
Литовский улыбнулся, Споров тоже. Оба друг другу уже изрядно надоели, но дело связывало. Помолчали.
— Ладно, — произнес, наконец, Споров. — Давай заканчивать операцию. Пора разбивать окна и впустить немного пурги.
8
В тихом полупустом ресторанчике в одном из спальных районов Москвы за столиком сидело четыре человека: двое мужчин и две женщины. Красное грузинское вино, фрукты, легкая закуска, омары. Некоторая неловкость, возникшая в самом начале, уже прошла, сейчас можно было расслабиться, поднять тост. Людмила Гринева пригласила сюда свою подругу Свету, бывшего мужа Отара Мголаблишвили и Игоря Кононова. Мужчины еще в зале успели обменяться несколькими фразами, теперь предпочли любезно ухаживать за дамами.
— И все-таки, что мы сегодня отмечаем? — спросил Отар, приподняв бокал и выжидающе поглядывая на Милу.
— Я выхожу замуж за Игоря, — очаровательно улыбнувшись, ответила она. Откуда-то из глубины зала доноситься тихая музыка. Услужливый официант принес жульен из шампиньонов в маленьких вазочках.
— Это правда? — спросила Света, переглянувшись с Игорем.
— Первый раз слышу, — отозвался тот, невозмутимо наливая себе и ей кахетинское. — Впрочем, может быть, я чего-то упустил за мирскими заботами.
— Ну ладно, шутка. Все мужчины такие глупые, когда их ошарашиваешь! засмеялась Мила. — Просто мне хотелось вас видеть. И отдохнуть. А новость действительно есть. Потом скажу.
— Невозможная женщина, как я ее терпел? — с нарочитым вздохом сказал Отар. — Выпьем за Грузию. Чтобы она стала свободной от Шеварднадзе.
— Хороший тост, — согласился Игорь. — Но чтобы быть последовательным, придется поднять пятнадцать бокалов.
— А чего нам стоит?
— Вы забываете, что среди вас женщины, а их не интересует политика, вмешалась Мила. — Выпейте за любовь, свободную от семейных уз. Коли они так тяготят всех мужчин.
— Я думаю, дело в другом, — вступила в дискуссию Света. — Любовь вообще и никогда не может быть свободной, если отбросить простую физиологию. Любовь всегда клетка, а птички рвутся на волю, чтобы вновь угодить в западню.
— Прекрасно, но кончим мудрствовать, — сказал Отар. — За женщин!
К этому присоединились все. Неожиданные встречи тем и приятны, что они легки и ни к чему не обязывают. Можно уйти, а можно остаться. Но в этом случае, сидящие за столом люди чувствовали друг к другу какую-то особую теплоту и дружелюбие. Благодаря Миле, которая действительно казалась невозможно-необыкновенной женщиной — загадочным сфинксом с синими кристаллами глаз, ставящих проходящих мимо нее путников в тупик своими вопросами. Она была весела, умна, игрива, обворожительна. Света же, напротив, оттеняла ее невозмутимым спокойствием и рассудительностью. Отар и Игорь обменивались шутками, остроумными репликами, слегка подтрунивая друг над другом. Вечер удался на славу.
— А я ведь чуть не забыла — зачем собрала вас? — в какой-то момент произнесла Мила. — Я уезжаю. Не сейчас, месяца через полтора. А Париж. Буду теперь там работать, в крупном издательстве.
— И конечно, эту работу тебе подыскал папочка? — спросил Отар, нисколько не удивляясь.
— Отнюдь. Мои способности оценили другие.
— Я всегда говорил, что ты талантливая журналюжница.
— А ты что скажешь? — Мила посмотрела на Игоря.
— Что же сказать? Если это необходимо — вольному воля.
— Как птичка из той клетки, — добавила Света.
— И никакого сожаления? — теперь Мила смотрела на Игоря так, будто они остались за столиком одни. Наверное, так и было. И так часто бывает именно в толпе, в уличном гаме, когда двое — составляют островок или бастион неприступности. Уединение гораздо сильнее, если оно происходит на людях.
