И наперекор протестам, что это нарушит процесс его курения, девушка быстро просеяла золу и настояла, чтобы он посмотрел и увидел, что там ничего не осталось, кроме отрубей и вязкой мастики.
— Я знал это, — надулся принц. — Ты думаешь, я этого не знал? Я знал это с самого начала. Все же ты подошла ко мне с кальяном. Я знал, что там должно быть что-то необычное. Скажи мне, что это было, чтобы я сам мог сделать такое для себя.
— Вы не можете меня так контролировать, — закричала Сафи. — Да, я рабыня и вы мой господин, но я София Баффо, дочь правителя острова Корфу. Я не желала покидать гарем и, чтобы доказать это, я сейчас же вернусь туда. Вы не можете меня остановить.
Сафи приняла позу рабыни, сложив руки на груди, но это было сделано с высокомерием. С тем же самым чувством она немного наклонила голову в знак прощания и хотела подняться, чтобы уйти.
Мурат наблюдал за ее действиями, никак не реагируя, лишь улыбаясь на кривляния его непредсказуемого видения. Однако, пока голова Сафи была наклонена, он ощупал свой пояс, выхватил кинжал и, вскочив с подушек, нанес видению резкий удар.
XXXVI
Это была не очень глубокая рана, потому что Мурат вынул кинжал из ножен не до конца и, кроме того, он никогда не заботился об остроте своего кинжала, ибо никогда им не пользовался. Нанося удар, молодой человек ожидал проткнуть эфемерное видение, сквозь пустоту которого его руки опустятся на стол. Но это был не тот случай, потому что неровные края кинжала вонзились в реальную плоть. Он сразу же пришел в себя.
В свою очередь, Сафи громко вскрикнула от боли и, жестоко наказанная за свою последнюю речь, так и осталась стоять на коленях с наклоненной головой, скрещенными на груди руками, хотя правая рука, которую задел кинжал, дергалась от боли. Слезы потекли из ее глаз, а кровь — из ее руки.
Увидев такое доказательство, Мурат вынужден был заметить:
— О! Я не был бы первенцем моего отца, если она не живая!
— Могу ли я вернуться в гарем, мой господин, — пробормотала Сафи, — и больше никогда вас не беспокоить?
Несмотря на все свои амбиции, она была все же только четырнадцатилетним ребенком, и давление всего этого реального спектакля оказалось ей не по силам.
Однако, прежде чем он смог ответить, гарем сам пришел к ним. Нур Бану открыла дверь, и слова оскорбления в адрес непокорной рабыни уже готовы были сорваться с ее языка. Сцена, которую она увидела — ее сын склонился над девушкой, стоящей на коленях, обеспокоенный больше, чем когда-либо — заставила ее отступить назад на мгновение, и в это мгновение Мурат заговорил:
— Мама, пожалуйста…
Этого было достаточно, и Нур Бану сначала закрыла свой рот, а затем и дверь. Мурат поднялся на ноги и запер дверь за ней на ключ. Когда он снова вернулся в комнату, то нервно хихикал.
— Теперь что мне с тобой делать? — спросил он больше себя, чем Сафи. — Если я отошлю тебя обратно сегодня вечером, мать съест тебя живьем. Таким образом, я полагаю, ты должна остаться здесь. Вот ключ. Уходи, когда ты будешь уверена, что это безопасно. Что касается меня — нет, я не буду больше желать твоей крови. В этой цитадели есть множество комнат, где я могу спать, даже более удобных, чем эта… И ради Аллаха, сделай что-нибудь со своей рукой, пока она не испачкала все твое платье.
Он сел на диван рядом с раненой девушкой и подал ей одну из салфеток, которые лежали на столе среди тарелок.
— Вот, вот, — помахал он ею. — Возьми ее скорей.
Сафи наконец взяла этот кусок ткани и медленно, вздрагивая от каждого прикосновения, стала прикрывать рану. Когда она убрала свою руку с груди, Мурат наклонился и дотронулся до нее, дабы еще раз убедиться, что девушка живая. Взяв конец ее косы, он взвесил ее в своей руке. Затем он позволил косе упасть и посмотрел на тот след, который она оставила на его коже.
— О-о, — он покачал головой, — так я и думал, золотая пыль. Моя мать — ведьма.
Но его скептицизм не остановил его действия, и он снова взял косу девушки в руки, расплетая ее и медленно перебирая волосы своими пальцами. Он нежно снял с головы Сафи украшенную жемчугом шапочку и вуаль и затем снова спросил: «Что же мне теперь с тобой делать?» И снова покачал головой, как будто пытаясь избавиться от мыслей, которые неожиданно пришли ему в голову.
Другие косы расплетались одна за другой, и Мурат наполнял свои ладони живой, теплой роскошью.
— Теперь что же мне с тобой делать? — пробормотал он снова.
— Вы можете… — начала Сафи.
— …могу любить тебя? — прерывая ее колебание и гладя ее волосы обеими руками, он нежно приблизил ее лицо к своему: — Да, я могу. И если Аллах будет милостив, я буду. Я точно буду.
XXXVII
Прошло три дня, прежде чем дверь в мабейне снова открылась и Сафи торжественно вернулась в гарем. Ключ от двери мабейна стал игрушкой для любовников. Они играли с ним в прятки: вначале рабыня прятала его от господина, который притворялся, что хочет уйти, а затем они менялись ролями. Мурат наконец спрятал его под подушками, на которых сидел, и когда Сафи пыталась достать его, он увлекал ее в очередную любовную карусель.
После этого принц спал, раскинувшись всем своим длинным худым телом на подушках, не думая о беззащитной наготе. Сафи тихонько вытаскивала из-под подушки ключ, собирала все одежду, которую могла унести, и бросала ее на пол, оставляя ключ под ней.
— О, Аллах, я умираю от голода! — это были ее первые слова, когда она появилась в гареме.
Обитательницы гарема смотрели на нее странно, как будто они увидели ту, кого уже считали мертвой.
В течение этих трех дней любовники питались только праздничным угощением на столике, слишком охраняя мир, который они создали, чтобы позволить даже глухому слуге зайти с кувшином воды и разрушить его. Они ссорились, как котята, над последней крошкой, затем начинали снова любить друг друга два или три раза, их голод и жажда только добавляли им страсти.
Хотя Сафи могла попросить любое блюдо на кухне гарема сейчас — после трех дней только свиданий, сладостей, ягненка и головокружительной сладости любви, — простая вода и плов звучали более привлекательно.
Пока она мыла руки и обслуживала себя, остальные обитательницы гарема окружили ее, желая услышать увлекательный рассказ. Только смерть гордого льва или пятидесяти мужчин в битве могла сравниться с этим происшествием, по меркам гарема.
— Но какой подарок он дал тебе за такое долгое время?
— Аллах пощадил тебя, мы думали, что он, должно быть, убил тебя.
— Да! Мы уже посылали евнухов, чтобы проверить это.
— Три дня, о милостивый Аллах! Я скажу вам, это могло меня убить.
— Он, должно быть, дал тебе что-то замечательное.
— Давай расскажи нам, что он дал тебе?
