Возле этого-то холма утомленный путник и бросился на землю, не переставая произносить проклятия, которые нарушали однообразие его одинокого пути. Вытащив из узла обглоданную кость, несколько кусков хлеба и складной ноле огромного размера, он принялся закусывать. Когда кость была очищена так тщательно, что самая голодная и жадная собака не позарилась бы на нее, он спрятал нож в карман, лег на спину и начал набивать закоптелую трубку, вытащив ее из-за ленты измятой шляпы.
— Остается пройти еще две сотни миль, — пробормотал он хриплым неприятным голосом, — я устал и голоден, мои ноги изранены, а в кармане осталось не более трех шиллингов. В таком положении нелегко, разумеется, пройти две сотни миль.
Полился бесконечный поток грубых ругательств; потом усталый путник закурил свою трубку и принялся сердито пускать клубы дыма, как будто злился на табак и старался скорее с ним покончить. Он выкурил трубку в несколько затяжек, а так как не большой запас благодатного зелья принуждал его к экономии, снова засунул трубку за ленту, и решил поспать, но через некоторое время был разбужен лаем. Открыв глаза, он проворчал одно из ругательств, приподнялся и увидел над собой пса, а рядом с ним — огромного роста цыгана, который сидел верхом на здоровенном осле, пристально всматриваясь в лицо спящего странника.
— Эй, товарищ! — крикнул цыган. — Позавидуешь вам, как вы славно храпите.
— Отзовите свою проклятую собаку! — взревел неожиданно разбуженный путник. — Или я раскрою ей башку.
Однако он был настолько утомлен, что гнев истощил последнюю его силу, и он снова повалился на густую траву, не в состоянии прибить даже собаку.
— Ваше пробуждение было чертовски неприятно, товарищ, — продолжал цыган, стуча ногами по бокам осла. — Вы, вероятно, устали от дороги.
— Да, я устал и зол, — ответил незнакомец. — Зачем вы разбудили меня? Я не спал целых четырнадцать часов! Я чувствую себя совершенно здоровым, когда я крепко сплю, потому что вижу очень приятные сны!
— Вам снится, что вы кушаете? — спросил цыган с усмешкой.
— О нет, — проворчал путник, — мне снится кое-что попривлекательнее, хотя и еда имеет для меня свою прелесть, между тем я недавно ел такую говядину, какую ни один джентльмен не даст своей собаке… Да, мне снится кое-что поприятнее еды, питья, денег, любви, даже приятнее жизни — мне снится, что я мщу заклятому и страшному врагу.
Он увлекся настолько, что приподнялся и с силой ударил своей палкой о землю.
— О черт! — воскликнул цыган. — Вы страшный человек, и я бы не желал оскорбить вас.
— Я советую всем, оскорбившим меня, бояться моей мести! — сказал угрюмый путник.
— У вас весьма болезненный и изнуренный вид, — заметил цыган, глядя ему в лицо.
— Да, я болен, — ответил он сурово. — Но я могу хворать вдвое сильнее, и все же я буду упорно идти к своей цели. У меня в дороге открылась лихорадка, которая целые сутки продержала меня на куче тряпья, да еще в таком месте, где, кажется, и собака не захотела бы лечь, и все-таки я упорно иду к цели. Я страдал ревматизмом, так что стал чистым скелетом, а все-таки, как видите, я иду к цели!.. И пусть я стану хромым и навеки ослепну, если я не дойду теперь, когда цель так близко от меня!
При последних словах его голос осекся, и он сильно закашлялся.
— Замечу вам, товарищ, что вы чересчур слабы, чтобы продолжать путь, — проговорил цыган. — Наши тут, поблизости, и смею уверить вас, они с удовольствием дадут вам приют на ночь, если я попрошу их об этом и если вы будете держать свой язык за зубами.
Бродяга нехотя принял предложение цыгана, и тот помог ему усесться на осла.
— Вы не можете идти, — сказал он, — между тем я достаточно силен и рад пройтись.
Цыганский табор находился за поворотом дороги, в миле от Жиббет-Гилля. Это было славное тенистое местечко, окруженное ольхой и осинами; посредине виднелось небольшое озеро, на берегу которого красовалась группа буков. На траве под кустами лежали двое или трое мужчин, лениво покуривали и плели рогожи; под навесом дремала свора собак, а на скамейке какая-то женщина чистила картофель. Другая, помоложе и покрасивее, спала на земле, положив под голову поношенный платок. Все, за исключением спящей, подняли головы при появлении цыгана и угрюмого всадника.
— Эй, Абрагам, кого это ты притащил? — спросил один из мужчин.
— Человека, которого я нашел у Жиббет-Гилля. Вы сделаете доброе дело, если накормите его и дадите ему ночлег.
— Мы сами не утопаем в роскоши, но живем по принципу: чем богаты, тем и рады… Не будите Британию! Бедняжка заснула, а это случается с ней нечасто.
Бродяга удивился, услышав, с каким чувством говорят о спавшей. Она была красива, но на лице ее лежала беспредельная грусть, бледные губы были судорожно сжаты, а под глазами ясно обозначились синие круги и морщины.
— Вы можете немножко помочь нам, пока поспеет суп, — сказал один из цыган, обращаясь к незнакомцу. — Кстати, как вас зовут?
Путник переминался с миной человека, не знающего, как ответить на этот вопрос.
— Джон Андреус, — ответил он сверх ожидания вежливо.
— Джон Андреус… Хорошо… А чем же вы живете, господин Андреус?
— То тем, то другим, я ничего не делал последние три месяца… Я умираю скорее от голода, а не от работы, но все же я приближаюсь к своей цели.
Он сказал это больше для одного себя, и его тусклые глаза засверкали диким огнем, как будто в его груди сидел злобный гений, подталкивавший его и дававший ему силу одолеть все преграды. Он сел и начал плести рогожи, пальцы его действовали крайне неловко, но он старался поскорее освоиться с непривычной работой. Через некоторое время женщина, чистившая картофель, сняла с огня, пылавшего вблизи навеса, котел с вкусной похлебкой, вынула из кошелки глиняный кувшин с пивом и объявила, что ужин готов.
Лицо Джона Андреуса прояснилось, когда он почувствовал приятный запах супа. Молодая женщина, спавшая весь вечер, проснулась при стуке ложек о миски.
— Британия, — сказал тот, которого цыгане называли Абрагамом, — подойди сюда, дочь моя; ты хорошо спала и теперь можешь покушать.
— Мне не хочется есть, — ответила она с заметным усилием. — Вы так добры ко мне… но я не хочу есть, я только хочу снова идти туда…
Сверкающими глазами она указала на пылавший небосклон; ее тонкие губы были судорожно сжаты и бесцветны, как и прежде, во время сна.
— Я хочу сойти вниз, — повторила она.
Цыгане переглянулись: как ни туманны были слова молодой женщины, они хорошо поняли их значение. Она с усилием съела кусочек хлеба, между тем как мужчины отдавали предпочтение похлебке, а Джон уплетал все, что попадало под руку.
— Ну, товарищ, — спросил его самый старый цыган, закуривая трубку, — какие у вас планы на завтрашнее утро?
— Продолжать свой путь, — ответил Джон Андреус.
