- Да работаете! - всхлипывал несчастный Рябинин. - Но все равно это ужасно нехорошо, вы должны это понять! Нехорошо удовлетворять потребности до того, как они возникли! Наш прибор - безнравственен, он делает из вас скотов!
- Но-но, потише, - предупреждали крестьяне.
- Потише! - рыдал Рябинин, взбирался на бочку, раздирая майку на сухом загорелом теле: - Я не могу на это смотреть! У меня нет слов! неужели вы так и будете слушаться? Где ваша воля народная? Поднимайтесь, восставайте пртив угнетателей, против того, что с вами делают все, что захотят!
- Но если мы и сами этого хотим, - возражали крестьяне.
- Вас заставили хотеть! - вопил Рябинин.
Но его не слушали. Улыбки расплывались, головы качались - ай, ай, бывает - сошел с ума несчастный Веселухин соратник. Рябинин покрылся пылью и стал черен, а голова его побелела. Он шатался по покорным и пыльным дорогам, и ему казалось, что высокое синее небо заперто на ржавый засов, что земля держит его, - ему хотелось бы дымом взлететь в небо, но он не мог. Ни в одной деревне не находилось ни одного недовольного, - от этого можно было и впрямь сойти с ума. Рябинин шел и шел на восток, деревни попадались все реже, и наконец, воздух стал краснее, гуще, дунуло жаром - перед ним встали Уральские горы.
- Куда ты идешь? - спросили горы Рябинина.
Рябинин оглянулся: тропы сводили во мрак, перевалы становились все чаще.
- Мне все равно, - махнул рукой Рябинин. - Я старик. Мое пламя тяжелое, оно разгорелось уже давно. Мои дети выросли, я им больше не нужен.
- Тогда иди к нам, - сказали горы. - У нас жаркое золото в подвалах, у нас сухая трава и небо еще синее, чем в Петербурге. У нас густые леса и неведомые, большие реки.
Услышав это, Рябинин наклонил голову, как бык - упрямо, и пошел дальше. Так, у последнего столба, там, где кончаются дороги, мы и оставим его. Покраснело поле, в душе его уснули боги - он отправился догонять, оборонять, донимать - время.
Веселуха проводил его взглядом далеко, но не пошел с ним. Наступала ночь. Решение найдено, выход есть; и солнце, как лунка, яркая, ослепительная лунка, просверленная в небе неким рыбаком. И из этой дымной рыбачьей лунки, из этого отверстия, опустил струну ангел-эхо. Что на крючке? Богатство, успех, счастье? Нет, это приманка для совести, это лесенка на небо. Машет леской ангел-эхо, машет удочкой, отвесом, гребешком по волосам; машет медленно, но верно, глупых спихивает в скверну, добрых на семь верст и лесом подымает к небесам.
Глава 14: Со временем
Простокваша тягучая, вязкая
Отсыпается в банке с завязкою
Я пойду ее с ложкой проведаю,
В одиночестве с ней побеседую.
Будем блюмкать, и булькать, и кваситься,
Мои губы в молочный окрасятся,
Преисполнюсь я трепетной нежности,
Как ошибка в пределах погрешности.
Пахло сеном, сквозь сено пахло молоком, сквозь молоко было видно звезды на небе и еще несколько вишен в щелях сарая.
Больше ничего не было видно, потому что за забором начиналась темнота.
В этой темноте за воротами был полет птиц, в овраге крысы и коты, на кустах жирные дрозды. А на злом репейнике выросли две совушки, у них были колючие перышки, шеи длинные, головушки острые.
А на холме, среди ночных благоуханий, над рощей, сидел некто с гитарой в руках и играл "Венецианский карнавал". Яблони склонялись над ним, махали ему яблоками на прощание. Ян Владиславович играл не так, как в ту ночь, когда к нему пришла мысль. Тогда он бил-молотил, упорно, с веселым мастерством, как дрова рубят, страсть по всем правилам, крутые завитки и лесенки. Теперь Веселуха играл с оттягом, и рука его вибрировала после каждого аккорда, играл, как играют в самом конце или самом начале века: насмешливо, с оглядкой, и в то же время выразительно.
- Кажется, он что-то решил, - сказала мысль.
- Ну, нет, - возразил мысли ее хозяин, Мировой Ум. - Такое решение не считается. То, что он задумал, просто невозможно.
- Что же он задумал? - спросила мысль.
Круги, обертоны. Все заставить звучать. Что-то схватить в самый последний момент, как играют в начале или конце времени: все прозрачно, обыкновенно и вместе с тем благодатно. Весна в природе. Звон серебра. Затакт - и - раз. Скромно (вопрос) и просительно: твердо (ответ) и насмешливо. Веселуха играл, не откидываясь назад, и не встряхивая сивыми волосами с металлическим отблеском. Серые глаза смотрели в ночь. А вокруг него светился воздух теплым сиянием, и вращался притихший мир, со всеми запахами и звуками.
- Нда, - сказала мысль, - кажется, я знаю, что он задумал.
- Вот именно, - сказал Мировой Ум. - Другого выхода, конечно, нет; но ведь этого выхода тоже нет, по крайней мере, прецедентов не было...
- А себя ему не жалко? В смысле, свою личность?
- Песни западных славян, - прыснул Мировой Ум. - Индивидуальная жертва. Ты же их знаешь. Их личность в том и состоит.
- Тогда, может быть, действительно сделать так, как он решил? задумчиво сказала мысль. - Это, по крайней мере, красиво.
- Ну что ж, - согласился наконец Мировой Ум, - пусть будет так.
Веселуха держал гитару, не глядя на нее, успевая взять все нотки, ничего нигде не забывая, ни на чем не делая акцента, ведя нитку от начала до... Ничего еще не было, еще только рассвет, и еще лукаво слово, а небо так удивительно близко, а купидоны в соборе повисли на венках, не доставая до земли. Яблоки наливались, слушая его. Никто не посмел бы возразить на такую музыку - да и кому возражать?
Ведь время - не стихия, не субстанция. В нем, как в доме, живут люди. Время не накормишь музыкой, даже такой благородной и уверенной. Время не зальешь светом призрачным. И тот, кто решил трижды триста задач и построил железный замок на бетонном острове, лучше всех понимает это.
Подернулась округа светом багровым, невидимые колеса и шестеренки дрогнули и пошли, - осень пришла в Петербург, рыжие сумерки, яблоки сыпались, губернатор ремонтировал дороги, электрички волнами накатывались на платформы, и на ветвях дубов зрели желуди, и все было по-прежнему, - так, да не совсем.
Потому что на холме уже никого не было, - не было даже образа, ни тени, ни духа, - Ян Веселуха ушел во время, растворился в нем, слился с ним.
А может быть, они всегда были вместе?..
