Книга Мы живем неправильно - Ксения Букша

На огромном автобусе, сером с яркими красными полосами; мы вылезаем, толпа жителей, все лица знакомы мне, все – радостные; стайкой у левого фланга – сухая смесь, завтраки, памперсы, что-то не разберу – кажется, что они стоят далеко.

– Алекс, кто это?

– А вон флаг Нашего Дома, – разъясняет кто-то сзади.

Восторженные возгласы Коркора Абаббы, хлопанье по коленкам – народ расступается. Как итальянский оперный герцог.

– Это фээсбэшники, – говорит Алекс за спиной. – Я уже поговорил. Интересный разговор получился.

Компания парней сзади потрясает бубнами и флагом Дома. Не иначе – работа Дмитрия Михайловича, он у нас прямо-таки президент, нечего и говорить, что все надписи вокруг выполнены шрифтом «Эрос и Фемис».

– …Петра Бармалеева, редактора журнала «Северная столица», самого прибыльного среди печатных изданий города!

– Вау! – кричу я, взлетая на трибуну и растопыривая пальцы. – Это миг моего торжества! Вы не дадите себя обмануть! Вы – самые умные, самые честные, самые классные! Спасибо!

– Хочу добавить, – дополняет ААА+, – что журнал «Северная столица» покупают не только жители нашего дома и их родственники, но и совершенно, казалось бы, не имеющие отношения к Дому люди. Так что… растем, растем! Хочу особо отметить благотворительную и организаторскую деятельность Алекса, которого вы все знаете и который знает вас…

Тут начинается что-то невообразимое. Кто-то принимается рыдать. Несколько человек в волнении рвутся на сцену. Алекс в картинном смущении прячется за спину ААА+ и вопит оттуда в микрофон:

– Спасибо! Спасибо… Спасите!!!

– … а также директора зарегистрированной на прошлой неделе инвестиционной компании «Сизиф» Константина Тангенса, которого отныне мы будем называть КоТангенсом! – хвалит с трибуны Александр Александрович.

Тангенс взбирается на сцену, вбирает голову в плечи и корчит препротивнейшую рожу; жители дома взрываются хохотом и аплодисментами, кто-то сзади кричит: «Снимай шорты с Раечки!»

– … и представить вам моего собрата, моего побратима, моего однокурсника – Абаббу Коркора!

– Он всех переворачивает с ног на голову, – вполголоса замечает Тангенс, проталкиваясь обратно ко мне.

Движения Коркора Абаббы легки и непредсказуемы. Он так долго выбирается на трибуну и осваивается с микрофоном, что я начинаю подозревать, что он не вполне трезв.

– Э-ээ… Господа! – говорит Абабба на чистом русском языке. – То, что вы делаете, – это просто замечательно… Лля, да это просто охренительно!

Приглашенные прорабы разевают рты и перешептываются. ААА+ слегка улыбается, но ясно, что и он взволнован.

А Абабба закидывает голову ввысь, туда, где взвесь снега легкими косыми линиями перечеркивает пространство, туда, где в сером широком небе разливается свет, – и продолжает размеренно и внушительно, совладав с микрофоном:

– Да, мы делаем новое… мы экспериментируем… и мы рискуем. Не бывает осознанного риска. Не бывает – разумного. Ибо мы имеем дело не с тем, что существует… но лишь с тем, что вечно наступает… вечно приходит, как гроза… Они! – восклицает Абабба, расходясь. – Они не хотят видеть этого! – он разводит руками в непонимании. – Им кажется, что это просто неважно! Они думают, что им нужно правильное знание, и не понимают, что им нужна – ошибка… «Мы знаем о будущем!» – хохочет Абабба. – Это – бывает, я вас спрашиваю? Не бывает! Мы не можем… знать… о будущем! Какую ценность имеет это знание? Никакой! Между тем как знание об ошибке позволяет если не извлекать прибыль, то сохранить деньги… Почему же они не хотят признавать своих ошибок? – с утроенным азартом вопит Абабба, вглядываясь в толпу. – Почему… они… так, а? Да я вам скажу! – Им просто… все равно! Им наплевать на все, кроме себя самих! «Я хочу, я получаю прибыль, я рискую, я принимаю решение!» «Я, я, я!» – им наплевать на то, что делается… что случается… what does advent…

Покачнувшись, Абабба цепляется за микрофон, балансируя, – ААА+ слегка поддерживает его силы.

– Нам– не все равно, – продолжает Абабба. – Тут принимаем решение не мы. – Абабба указывает куда-то круто вверх и вправо, не совсем в небо, а скорее на строящийся дом. – Прибыль можно получать и в другом месте. Можно делать и не совсем то, что нужно. Можно, я вам скажу, делать и совсем то, что не нужно… то, что совсем не нужно… Но мне не все равно! Мне – не все равно! – заключает Абабба.

Он дергает микрофон на себя и неожиданно улыбается.

– Когда певцы тренируют голос, – шепотом говорю я, наклоняясь к Сашке, – они поют на свечу, стараясь, чтобы пламя не колебалось. У них внутри стоит столб воздуха, и они диафрагмой держат его так, чтобы дыхание выходило понемножку. А когда певцы целуются – знаешь про сообщающиеся сосуды? – я шепчу все это Сашке на ухо, стоя сзади, в трех сантиметрах от ее затылка. – Воздух перетекает из одного певца в другого… то есть в певицу… Это такое же устройство, как в барометре, который измеряет атмосферный столб…

– Какая фигня, – вдруг зло говорит Сашка, обернувшись ко мне.

Пивные этикетки мокнут в лужах синим золотом. Фонари загораются за Невой. Кто-то летает над детской площадкой, весь начиненный взрывчаткой. Тишина, вороватая птица, над городом. Глухим покоем, безмолвной ложью. Солнце мутное уже чуть теплится.

Народ понемногу расходится, автобус стоит под парами. Абабба окружен желающими получить автограф. Шум и гам.

– Петр, – Арефьев зовет меня, стоя в сторонке. – Приблизься на пять секунд.

У него как-то получается всегда находиться в одиночестве. Я уверен, что у Арефьева, скорее всего, есть жена и дети; и уж точно – множество друзей и подчиненных. И все равно он всегда один. Как девственно чистый лист ватмана, неиспробованный, неподписанный. Всегда в проекте.

– Да? – я приближаюсь.

– Сегодня очень важный день, – говорит Александр Александрович небрежно. – Дело в том, что вашему редактору начали доверять мои друзья.

– Передавайте мои поздравления, – вполне искренне говорю я.

ААА+ делает небольшую паузу и явно намеревается сказать что-то еще, но не успевает. Его окликают, и он прощается со мной; я же плетусь к нашему подъезду.

Мне сильно не по себе. Жар плотным облаком стоит вокруг меня, все кажется нереальным, перекошенным. То вдруг серая каменная глыба наваливается, раздирая мне рот, то ком теста вязнет на зубах, то какая-то свеча толсто и жирно прочерчивается перед глазами или вертлявой ниткой просвечивает в скважинах. Низкое и мутное, белобородое небо отвратительной белой сметаной вливается прямо в легкие.