Если больной переходит из одной глазной клиники в другую, — значит, там врачи послабее. Ну и, соответственно, денежных пациентов будет меньше к ним поступать.
Ну а если во второй больнице еще и зрение вернут больному, то это еще больший удар по профессиональному престижу первоначальных глазнюков. Короче, через полгода вынули этот долбаный хрусталик и при этом еще сетчатку порвали на несколько частей. Тут мой глаз и потух. Ну, а если честно, то про эту Бурда-зонен даже вспоминать не хочу.
Во второй раз мы чокнулись за здоровье всех родных и близких.
А Первомайское теперь отстроили заново — не узнать! Там теперь только двух— и трехэтажные коттеджи стоят. Тогда ведь каждый двор получил на восстановление хозяйства по 300 миллионов рублей, а это где-то 60 тысяч баксов. И еще по «Жигули-шестерке» каждой семье от государства выдали. Но перед строительством, это по Дагестану ходили такие упорные слухи, очень уж близкие к достоверным, что каждый двор скинулся в общий котел по 10–12 тысяч зелени, а потом это все передали, отгадайте кому.
— Неужели Радуеву? — Полковник был больше всех поражен этой новостью.
— А кому же еще, — сказал я. — Но это все слухи. Если бы не он, то жители этого Первомайского еще сто лет жили бы в своих глинобитных мазанках. Ну а сейчас выходит, что Салман для них доброе дело сделал.
— Ну если быть точными, не боевики, а наша артиллерия и вертолетчики, ну и мы маленько, — улыбнулся лейтенант.
— Ну жители уважают точно не нас, а то бы нам скинулись, — усмехнулся я. А из соседнего села Советского смотрят на новые коттеджи Первомайского и проклинают Радуева за то, что он не у них остановился. Кому — война, а кому новые дома. Вот такие у них дела.
А про этого Радуева что слышно? — спросил связист.
— А он обменял пленных милиционеров на своих захваченных живых боевиков и на некоторое время успокоился. Но потом опять попер на Дагестан и по пути на блокпосту захватил еще один отряд ОМОНа, теперь уже пензенского. Но там все быстро закончилось и без крови.
— А чего он опять на Дагестан полез?
— Не знаю, но там теперь тоже воюют потихоньку. В ноябре 1996 года в дагестанском Каспийске боевики затащили одну авиационную бомбу в подвал жилого дома и подорвали ее ночью. Полдома разнесло и погибло больше шестидесяти человек, из которых двадцать два ребенка. Но это осенью, а весной девяносто шестого года Салман Радуев попал в засаду нашей разведгруппы. Тогда их машину всю полностью расстреляли, а когда досматривали боевиков, то всем контрольный сделали. Но именно Радуеву пулю в голову не выпустили. У него ведь тогда поллица было разворочено. Наши подумали, что тоже готов, и пропустили его. Потом Салмана объявили погибшим. А он в это время лечился за границей и через полгода опять объявился в Чечне. У него при ранении один глаз выбило и часть лица оторвало.
Пришлось ему косметическую операцию делать.
— А откуда стало известно про этого журналиста? — вспомнив что-то, нахмурился начальник разведки.
— Да один знакомый, очень хороший опер из конторы, рассказал. Он после войны по своей работе был у них там. Вот и на какой-то встрече он столкнулся с одним боевиком, который был в Первомайском. Из моих рассказов этот опер всю историю про Первомайку знает очень даже хорошо. Ну, когда боевик чуть выпил и разомлел, то он стал его потихоньку спрашивать. А у того язык развязался и рассказывает чересчур уж подробно и детально про всю эту заваруху. Вот он и проболтался про этого журналюгу. Как они его в оборот взяли и так далее. А этот писака вышел на десантников, которые справа от нас на мосту стояли. Но у них народу поболе нашего было и еще одна «беэмпешка». А этот полкан десантный, который еще в черном тулупе ходил, от своего великого ума еще и привел этого журналиста на наши позиции. Я же лично, да и мои солдаты их обоих видели, когда они за дневкой комбата на углу кустарника стояли и все на нас глядели. А потом этот десантник повел журналиста в наш тыл, к мосту и дюкеру через Терек. Этот полкан сейчас и не скрывает, что водил журналиста по нашим позициям. Ну а потом, когда мы с этим опером сели и все факты прогнали, то все сошлось один к одному. На нашем рубеже обороны ведь никого из посторонних не было, кроме этого журналюги, который и появился за несколько часов до прорыва боевиков.
— Да и мы же его с десантником видели, — вздохнул начальник связи. — Мы же думали, что свой журналист, если его сам командир десантников водит.
— А я этого десантного полковника в госпитале случайно встретил. В момент прорыва отвлекающая группа боевиков обстреляла десантников, и он был ранен взрывом от граника. Он был наполовину парализован, но потом оклемался и ходит сейчас с палочкой. Продолжает служить в своей дивизии. Ему же Героя тоже дали.
Он как-то интервью давал по телеку. Рассказывал, что мы, то есть 22 бригада, на ночь выставили вперед дозор или целую группу, я точно уже не помню. Но, по его словам, при прорыве все боевики на плечах нашей отходящей разведгруппы прошли через нашу оборону. Сам ни хрена не знает, а врет как… Уж лучше бы рассказал, как после обстрела небольшой группой радуевцев его подразделение еще на километр в другую сторону от нас отошло, то есть оставило и мост и свои позиции, это вместо того, чтобы прийти нам на помощь. Буйнакская разведрота отбила ведь нападение духов и, пусть через час-полтора, но все-таки пошла ведь нас выручать.
Ну этот еще ладно. Там поначалу всей контртеррористической операции начальником пресс-центра был какой-то генерал Михайлов. Так он до того уже заврался, что в момент прорыва по наступающим боевикам нанесла мощный удар наша авиация. Это в три часа ночи-то, когда наши вертушки и штурмовики летать не могут. Это стратегические да фронтовые бомбардировщики могут ночью бомбить, но это ведь по заранее заложенным в бортовой компьютер данным. Но самая главная версия этого генерала с поганым языком была такая: «боевикам был предоставлен проплаченный „зеленый“ коридор».
— Какие мы коварные! — возмутился, смеясь, лейтенант. — Получили с боевиков бабки, подпустили их поближе, а потом как вдарили по ним со всех стволов. Эдак нас скоро перестанут считать порядочными офицерами…
Но его слова никого не рассмешили — почему-то стало грустно и муторно.
— Ну а что дальше? — тихо спросил начальник разведки 58 армии.
— А что дальше! — воскликнул я. — Я обиделся на эту телекомпанию, которая всю эту брехню показывала, и уже на следующий день судебный иск состряпал. Я им вчинил пятьсот штук зелени, чтобы не показывали всяких педерастов. Да и там еще этот продажный журналист выступал. У нас этот иск телеканал отбил. Теперь мы уже в Москве судимся. Там такими деньгами никого не удивишь, да и главное «НТВ» побогаче будет, чем региональное представительство.
— Ну ты в этих судах скоро как в шелках будешь, — добродушно подтрунил доктор.
— Что, на пенсии делать нечего?
— Делов-то хватает. Но и терпеть эту мразь уже нету сил, — неожиданно зло ответил я. — Правда бывает только одна. Если этих гниложопых терпеть, то что же выходит — мы все зря что ли под Первомайским пострадали? Стрелять я сейчас не могу. Ну самоделку-мину смастерю вслепую, но это же чепуха. Вот и остается только через суд этих гадов давить, чтобы свою погань при себе держали.
