30 января 2000 года в Чечне погиб Николай Майданов. Его группа высадила десант на горную вершину почти в самый центр укрепрайона боевиков. Завязался бой. Пользуясь темнотой, десантники отошли в лесной массив и запросили эвакуацию. Слишком неравны были силы. Утром за ними ушла вертолетная группа. Обнаружили наших, но места для посадки не было, и тогда десантников стали поднимать в кабину на лебедке в зависший вертолет. Для помощи им вниз спустился Жуков.
Конечно, боевики обнаружили вертолет и стали подтягиваться к району эвакуации. Завязалась перестрелка. И вот, когда внизу оставались всего три человека — солдат-десантник, начальник ПДС полка майор Анатолий Могутнов и Жуков, «духи» подошли совсем близко. И тогда, чтобы не подставлять под обстрел своих товарищей, Жуков дал команду экипажу уходить, а сам остался.
Боевики окружили наших и взяли в плен.
Жукова притащили к известному своей жестокостью «трактористу» — Темирбулатову. Тот сразу выхватил кинжал и приставил к горлу полковника: «Сейчас я тебе башку срежу!».
«Если надо — режь!» — ответил Жуков, поняв, что терять уже нечего.
Это спокойствие смутило «тракториста». Он убрал кинжал и приказал обыскать пленного. В кармане нашли удостоверение. Выяснили, что перед ними подполковник. Это «тракториста» обрадовало. «Мы тебя на наших командиров обменяем!» — заявил он. Потом Жукова заставили переодеться в какие-то обноски и бросили в яму.
Его постоянно охраняли десять боевиков. Избивали регулярно. Одни били из ненависти, другие просто от скуки. Некоторые даже оправдывались, мол, мы бы давно ушли домой, но боимся мести…
Вскоре отряд «тракториста» присоединился к банде Гелаева. Вот здесь был действительно ад. Ближайшее его окружение составляло настоящее зверье, наемники арабы, негры, были даже славяне из дезертировавших в разные годы солдат, которые приняли ислам и теперь служили хозяину не за страх, а за совесть. Для гелаевцев пытки, издевательства, зверские убийства были едва ли не главным развлечением.
Несколько раз Жукову предлагали принять ислам. Обещали поблажки, хорошую кормежку. При отказе грозились убить. Смог схитрить — мол, зачем вам нужен неискренний мусульманин. «Человек должен принимать веру свободным. Я не хочу быть дешевкой». На время отстали. Но однажды его привели к Хаттабу.
Тот только мельком посмотрел и сразу спросил:
— Этот принял ислам?
— Нет.
— Или принимай, или — к стенке!
Тогда он был на волосок от смерти. Но неожиданно вмешался сидевший рядом с Хаттабом мулла. Он посмотрел на Жукова:
— Этот еще не готов. Мы с ним поработаем.
Потом Жукова склоняли сделать заявление, осуждающее войну, действия Путина.
И вновь он смог уклониться.
— Я — маленький человек. Не мне оценивать решения президента.
В конце концов его решили обменять на брата Арби Бараева. Дали даже телефон позвонить жене, сказать, что жив…
Но обмен так и не состоялся. Банда Гелаева зашла в Комсомольское и попала в капкан.
Три дня он сидел в каком-то подвале, ежеминутно ожидая смерти. То ли от своих бомб и снарядов, то ли от руки озверевших от отчаяния боевиков. Один раз его послали на переговоры, но он не смог даже отойти от дома — столь плотным был огонь.
Наконец боевики решили прорываться к окраине, взяв с собой Жукова как заложника. Бежали толпой. Наши тут же открыли плотный огонь. Один боевик упал, другой, третий. Наконец пуля попала и в Жукова.
Рядом упал тяжело раненный охранник по имени Али.
— Али, не забирай меня с собой! — крикнул ему Жуков.
— Извини, ты слишком близко лежишь, — прохрипел Али и потянул зубами чеку лимонки. Но тут очередная пуля попала ему прямо в лоб.
Собрав все силы, Жуков бросился из простреливаемого пространства. Одна пуля ударила в руку, другая в спину, сразу несколько прошили ноги, и он рухнул прямо на берегу реки. Еще он успел запомнить, что вода в реке была красная от крови. А все ее берега были завалены трупами…
Пришел в себя оттого, что услышал неподалеку русскую речь. Начал кричать, звать на помощь. В ответ опять полетели пули. Начал ругаться. Наконец угомонились. Подползли ближе. Вытащили из-под огня.
Жуков попросил вызвать вертолетчиков, передать, что он жив.
Пехотинцы сначала отнеслись недоверчиво. Наконец, связались со штабом авиации. Уже через 20 минут рядом с позициями сел вертолет. К этому моменту Жуков уже был без сознания. Спасло его чудо — буквально утром на Ханкале был развернут госпиталь МЧС, где Жукову сделали срочную операцию. По словам врачей, при эвакуации до Моздока он бы просто не дожил…
Такая вот история кавказского пленника…
ФИЛОСОФЫ НЕБА
Каждый вид авиации накладывает свой отпечаток на характеры и взаимоотношения людей. Истребители и штурмовики напоминают средневековых рыцарей: чаще всего — это яркие индивидуалисты. И это понятно. Истребитель в небе один на один с самолетом. Он — и его латы, и его оружие.
Бомбардировщики — мужики артельные. И на службе, и в быту. Всегда вместе, всегда все у них общее. И победа и поражение.
Транспортники — это небесные скитальцы. Каждый знает, что ему делать. Кто-то самолет готовит к полету, кто-то на КП пробивает «добро» на вылет, кто-то едет на местный рынок затовариваться здешними дефицитами. У транспортников четкая кастовость…
А вот вертолетчики — это пахари войны. Особенно «восьмерочники». Мужики простые, без гонора и «звездности». Они спокойно заночуют в палатке или пехотном блиндаже, позавтракают из солдатского котла. Они видят войну не с высоты нескольких километров и даже не со ста метров. Они ее видят в упор. На полу вертолетной кабины не успевает высыхать грязь с сапог, кровь раненых, лекарства из капельниц. Здесь вперемешку сидят генералы и рядовые. «Восьмерочники», как никто другой, близки солдату.
В экипаже всегда особые отношения устанавливаются между командиром и штурманом. За месяцы, проведенные плечом к плечу в небе, вырабатываются полное единство, понимание друг друга с полуслова и, конечно, дружба на всю жизнь.
А вообще вертолетчики — это своего рода философы неба. Никто так крепко не связан с небом и одновременно не близок так земле, как вертолетчики…
На войне есть место всему. Иногда даже юмору.
Помню, сел на площадку в Митерламе под Джелалабадом. А надо сказать, что для афганцев любой вертолет подчас — единственное транспортное средство. Стоит сесть, как вокруг уже толпа. И все лопочут одно: «Кабуль! Кабуль!..» (В Кабул, мол, надо.)
А у нас категорический запрет на перевозку местных. Но стоило мне отойти от вертолета, как толпа тут же снесла борттехника и расселась по кабине. Вернулся. Все сидят, на меня смотрят.
Конечно, я принялся объяснять. Но куда там! Я языка не знаю. Среди афганцев нет никого, кто бы понимал по-русски. Я им:
