— Егор! — позвал Павел появившегося Грохотова, жестом приглашая к месту обзора. — Выдели человека, пусть поможет санинструктору дотащить раненого.
Уяснив, что требовалось сделать, Грохотов, мешковато развернувшись, выскакивает в траншею.
— Зря ты, Богдан, на бабу бочку катишь, — вступился за санинструктора степенный и рассудительный первый номер пулеметного расчета, и Павел припомнил его фамилию — Литовченко. Он из тех, кто непременно вставит слово за обиженных. — Мамазин, Мамазин! — передразнивает он язвительно Богданова. — А она, может, через час тебя, лошака, или меня так же тащить будет.
— А я чё? Я — ниче! — заменжевался Богданов, чувствуя по общему настрою, что и другим штрафникам вокруг Литовченко его обидное замечание в адрес санинструктора не понравилось. — Здоровая, говорю…
— Анекдот в тему, мужики! — предлагает мировую второй номер Литовченко, быстрый в движениях, востроглазый и, видимо, смешливый солдатик Хлопотливо обшлепав карманы телогрейки, он извлекает на свет смятую пачку немецких сигарет, раздобытую, вероятно, тут же в блиндаже, и, присев на корточки, выставляет ее в общий круг. — Значит, два куркуля, отец с сыном, денег немерено, задумали отправить на курорт своих благоверных. Но с условием: чтоб про все свои пакостные дела домой прописывали. Ну, уехали. А через несколько дней получают оба телеграммы. И в той, и в другой всего по одному слову — пиво. Что за черт! Ничего не понимают. Пошли искать понятливого. Тот сыну и объясняет: твоя, мол, пишет — приехала, изменила, вернусь, отчитаюсь. «А моя-то карга при чем? — спрашивает отец. — На нее только слепой позариться может». А толмач ему отвечает: «Точно, батя, угадал. Твоя так и пишет — попыталась изменить, все отказались». — И солдатик сам первым прыскает в кулак, заходится тоненьким козлиным смешком, который, несмотря на его заразительность, нисколько не трогает первого номера.
— Вот и наша санинструкторша тоже на пиво работает, — переждав, как пустое, веселость напарника, скупо одобряет Литовченко. — Здесь у нее одно пиво, а домой вернется — будет другое. Здесь все лезут, а дома все отвернутся…
Пронзительный вой мин — как отснятый кадр на лицах. Только головы поворачиваются выставленным ухом кверху.
Секунда, другая… Грохот — и пласт земли обрушивается сверху. Разрывы следуют один за другим с небольшим перелетом позади окопа. Немцы вновь начинают обработку позиций штрафников. Следующая серия наверняка разорвется в траншее.
— В укрытие! — кричит Павел и не слышит своего голоса. В ушах звон и плотная вата.
Но солдаты и без команды, встряхиваясь и отплевываясь на ходу, бросаются к блиндажу.
Пережидая налет в блиндаже, Павел вспоминает о санинструкторе.
— Егор, ты послал человека за раненым?
— Послал.
Санинструктора Колычев видел лишь однажды, издали, в день прибытия ее в батальон. И когда она вскоре после окончания минометного обстрела появилась в траншее с сопровождающим солдатом, едва сдержался от нескромно проявляемого интереса.
Плоское, совершенно безбровое лицо, низкорослая, то ли бурятских, то ли якутских кровей, плотно сбитая, она стояла перед ним на коротких упористых ногах, в кирзачах, как кряж, вызывая ощущение физической крепости и мощи сродни той, что исходила от цыгана Салова. Говорила с шепелявым акцентом, смазывая шипящие звуки в окончаниях слов.
— Товарищ старшина, там раненых много. Я их одна не успею перетаскать. Кровью изойти на морозе могут. Я двенадцать человек в траншее сложила. Там лежат. Один уже помер. Теперь, может, еще есть. Что делать? И бинты кончились. Сумка пустая. И транспорт нужен. Вывозить нужно.
Колычев ее понимал, но и свои возможности тоже. Что он может? Выделить людей? Но с минуты на минуту ожидается контратака противника, каждый человек в окопе на вес золота. Поколебавшись, все же распорядился:
— Егор, выдели пару мужиков, пусть помогут старшине эвакуировать раненых. А насчет бинтов и транспорта доложу комбату, как только связь появится.
Связисты — двое солдат в истерзанных, исполосованных грязью маскхалатах, видимо, пришлось поползать на животе, — и вправду оказываются легкими на помине. И пока один из них возится с подключением аппарата в блиндаже Грохотова, Колычев сидит рядом за столом, продумывает варианты доклада. В зависимости от того, кому: комбату или начальнику штаба. Кто будет на проводе?
Связь долго не появляется.
— Первый! Первый! Я — Девятый. Ответь! — взывает в трубку телефонист и смущенно, испуганно поглядывает на Колычева: только что ведь была.
Но Первый упорно не отзывается.
Где-то наверху, совсем рядом, ухает глубинный взрыв. Блиндаж встряхивает, пол отзывается мелкой дрожью. Снаряд артиллерийский. Семидесятипятимиллиметровый. Что это — налет? Контратака? Все замирают в напряжении, ожидая, последуют ли за разрывами крики наблюдателей в траншее. Но снаружи доносятся только грохот и треск разрывов. Значит, налет. Будут с полчаса обрабатывать и только потом полезут. Наконец появляется связь.
— Товарищ старшина, командир батальона на проводе, — протягивает ему трубку телефонист, счастливый оттого, что не виноват, не по его вине пропадала связь, и претензий к нему быть не может.
Приложив трубку к уху, Павел слышит сквозь шорох и треск помех твердый, требовательный голос Балтуса.
— Колычев? Слушаешь? Доложите обстановку, комроты. Что у вас там происходит?
— Занял первую линию, товарищ майор. Нахожусь в двухстах метрах от дороги на Маленичи. Противник ведет артиллерийский и минометный огонь. Ожидаю контратаку. Требуется пополнить боеприпасы, необходим транспорт для эвакуации раненых. Кончились индпакеты.
— Сколько людей остается в строю? Потери, старшина?
Вопрос о потерях — щепетильный, не совсем ко времени. Ответ на него Колычев предназначает на потом и потому осторожничает.
— Уточняю, товарищ майор, и сразу доложу.
— В каптерке портянки до одной на счету, а у вас люди. Сколько штыков в строю, комроты? Не темни!…
— Не больше полроты, товарищ майор.
— Уточните. Через двадцать минут жду ваш доклад. Ясно?
— Так точно, товарищ майор.
— Эвакуацию раненых начали. Ждите. Боекомплект к вам тоже направлен. Если не получите в течение часа — доложите. Соберите и приготовьте все, что есть трофейного.
Напоминание излишне.
— Сделано, товарищ майор.
— Из окопов назад — ни шагу. За окопами для вас земли нет. Понял?
— Так точно, товарищ майор.
— Держитесь. К вечеру получите пополнение. Конец связи.
Положив трубку, Колычев облегченно перевел дух. Все время разговора с комбатом он пытался понять, доложил или нет Сачков Балтусу о конфликте между ними, и если да, то в каком свете его представил. Но, похоже, Сачков комбату еще не докладывал.
