— Какой у нее голос — встревоженный? — серьезно. спросила она.
— Я бы не сказал, — ответил Ричард. Он помолчал, потом вдруг с мукой выкрикнул:
— Ну почему человека не учат, КАК быть любимым? Почему нас вообще ничему не учат?
— Не горячись, Ричард, — сказала Бетти. — Нас нельзя научить до тех пор, пока мы неспособны учиться.
Хотела бы я, чтобы Джонатану так же повезло с женой, как тебе. Она не похожа на нас, ей едва ли приходилось задумываться, как учиться. Джон, сними эту штуку с мольберта, ладно? Этим же вечером мы от нее избавимся. Обязательно.
В голосе прорвалось нетерпение. Они до сих пор ничего не сделали, этот проповедующий ужас все еще находился здесь, а ведь сюда придет Лестер. Джонатан подошел, снял полотно с мольберта и положил на стол изображением вниз.
— А знаете, какой сегодня день? — спросил он. — Канун Дня Всех Святых.
— Хорошая ночь для того, что нам предстоит совершить, — заметил Ричард.
— И хорошая ночь для Лестер, чтобы прийти сюда, — добавила Бетти. Они замолчали и потом почти не разговаривали. Через некоторое время Джонатан пробормотал что-то насчет еды. Они с Бетти на скорую руку накрыли на стол — хлеб, сыр, остатки еды из холодильника, вино. Набралось немного, но им хватило. Они ели и пили стоя, как делал Израиль, когда ангелы его Всемогущего трудились в Египте. Снаружи прильнула к окнам тяжелая ночь. Там шел дождь. Все трое ждали.
Наконец зазвонил колокольчик. Они переглянулись.
— Иди ты, Джонатан, — сказал Ричард. — Она просила, чтобы ты открыл.
Джонатан спустился вниз и распахнул дверь. Из темноты в освещенный прямоугольник у порога вступила невысокая, бледная женщина. Джонатан посторонился, пропуская ее. Когда она шагнула мимо него в коридор, он заметил, какие пустые у нее глаза, какого мертвенно-тусклого цвета ее кожа. Он мог бы поклясться, что она узнала его и даже попыталась улыбнуться, но улыбка не получилась, мышцы лица не повиновались ей. Ни он, ни она не сказали ни слова. Видимо, она знала дорогу и прошла впереди него в комнату, где ждали остальные.
Они смотрели, как она входит. Джонатан закрыл дверь комнаты. Бетти приветливо окликнула незнакомку:
— Лестер!
Она разглядела то, чего не могли видеть остальные: под чужой, чуждой плотью она узнала облик подруги. Но виделся он уже не так ясно, как раньше. Их относило все дальше друг от друга. Лестер уходила, погружалась в тот, другой мир, которому не слиться с земным миром до той поры, пока прошлое не воскреснет и не встанет наравне с настоящим и будущим. Воскрешение, доставшееся ей, было случайным воскрешением чистилища, а не рая, хотя временами грань между ними становилась неразличимой. Бетти тоже менялась. Дарованное ей свыше свободное, чистое «я» готовилось теперь принять одно из условий своего земного существования. Вступали в силу природные законы. Кончалось действие чуда, охранявшее ее. Бетти стояла на пороге горестей и искушений обычной земной жизни. Ее тоже относило прочь, и потому слабела ее способность ясновидения. Сегодня она пользовалась ей в последний раз, но уже двоились, подергивались дымкой черты женщины, которая так недавно стала для нее лучшим другом.
И все-таки она пока еще видела ее, чего нельзя было сказать о Ричарде и Джонатане. Они с удивлением и жалостью рассматривали неуклюжую посетительницу: пустой бегающий взгляд, прилизанные волосы, опущенные плечи, одна нога короче другой, уродливое платье. Оба не могли вымолвить ни слова. Неужели это страшилище имеет какое-то отношение к Лестер? Если бы ей самой удалось увидеть всю сцену со стороны, она пожалела бы, что пришла сюда. Но Лестер ни о чем не жалела. Все свершалось по путям, угодным Провидению. Когда придет срок, она скажет то, что должно сказать. Она уже достаточно хорошо понимала Закон и легко подчинялась его воле. С того момента, как убогое вместилище двинулось в сторону квартиры Джонатана, Провидение решило поторопиться и закончить искупительную работу. Пока тело тащилось вверх по Виллэр-стрит, вдоль Стрэнда и Флит-стрит, вверх по Лудгейт-Хилл, вдоль Олд-Бейли, высшие силы трудились над ней. А магическая форма влеклась все дальше, с каждым шагом все медленнее и тяжелее, сквозь дождь и тьму; временами Лестер начинало казаться, что возвращаются прежние ощущения. Это мучило ее. Она любила свое земное тело, пожалуй, немного гордилась им; она хорошо помнила, что и Ричард любил его. И теперь, когда представилась возможность снова повидать мужа, как же ей хотелось протянуть ему ту же изящную, тонкую руку, которую он знал и помнил, и говорить с ним теми губами, которые он целовал. Не ради физического желания, а только из стремления предстать перед ним в том виде, к которому он привык. Но едва подумав об этом, она испытала тревогу.
В жизни ее тела не было ошибок. За ним не тянулся шлейф внебрачных связей или супружеских измен, поэтому не было нужды в мистическом очищении от всех этих напастей. Ее прежнее тело не знало других, чужих тел, не опутывало себя союзами плоти и не нуждалось в искуплении или освящении этих союзов. Не связывали ее и другие обременительные свойства физической сущности. Лестер никто не упрекнул бы в жадности или лени, короче, тело ее при жизни было достаточно чистым. Чем с большей благодарностью вспоминала она свое прежнее тело, тем больше не нравилась ей подделка, которая теперь заменяла его. Она шла и припоминала снова и снова свою энергию, свою ловкость и грацию.
Да, при жизни она была разборчива, и если искушала других, то вполне естественно, невольно, совсем не поддаваясь искушению сама. Сами собой приходили на память множество удовольствий, которые предоставляла ей жизнь, она таяла в этих воспоминаниях, незаметно попадая в зависимость от них, и так прониклась этими ощущениями, что в какой-то момент перестала различать прежнее тело и нынешнее. Так во второй раз умерло ее земное тело. Лестер только обрадовала его смерть. Через нее открылось ей новое и важное: тело — это всего лишь тело, и то, которым владела она прежде, ничуть не больше того, в котором она пребывала сейчас. Все гимны телесных ощущений не стоят предстоящей встречи с кроткой Бетти, верным Ричардом, не стоят Города, раскинувшегося вокруг, и его сути, выраженной еще непривычным для Лестер именем Бога. Прошлое всю дорогу шло рядом с ней, и к концу пути научило ее этому.
Чем бы ни были заняты ее мысли по дороге, стоило ей войти в дом, как она забыла обо всем, кроме Ричарда.
Если она заговорит как Лестер в этом обличье, Ричарда ждет удар. Приветствие Бетти осталось незамеченным.
Да, она пришла, чтобы говорить, но посметь заговорить оказалось невозможно. Ричард смотрел — на нее? — нет, он смотрел на ЭТО. Он же был ее мужем; неужели она должна заставить его страдать? Ей случалось демонстрировать холодность, случалось сердиться на него, но кого обманут маленькие горести любви, порой неотделимые от ее радостей? Как бы они ни ссорились, как бы ни расходились во взглядах, все это можно было поправить… когда она была жива. А теперь? Разве можно поправить то положение, в котором оба они оказались? Лестер испугалась. Ричард, единственный, наполнявший смыслом ее жизнь, должен узнать, что она пришла к нему в этом невыносимом теле! Тяжелое молчание повисло в комнате. Положение спасла Бетти. Она первая начала действовать — метнулась через комнату и схватила за руки Джонатана и Ричарда.
