— Что это вы задумали? — прорычал Абу-Абдаллах, прожигая меня огненным взглядом.
— Решили сдаться в плен венецианцам, — ответил я вежливо, но отстраненно, так, как и подобает французскому дворянину, когда он беседует с представителем туземного командования. — А так как без знакомых лиц нам будет скучно, то за компанию мы решили и вас прихватить.
— Прихватить? — улыбнулся Абу-Абдаллах одними губами. — Это не так просто. Пли!
Не успел я и глазом моргнуть, как арбалетчики, притаившиеся среди толпы, дали дружный залп по монаху, стоящему на носовой площадке. Он успел дернуться, словно пытаясь увернуться, но с арбалетами шутки плохи, эти механические луки на коротком расстоянии бьют сильнее дробовика.
С неприятным холодком в душе я заметил, как в грудь брата Иосифа вонзились два арбалетных болта. Мгновенно побледнев, монах зашатался как пьяный, раскаленный металлический прут с глухим стуком ударился о палубу и покатился куда-то вбок. Какое-то мгновение брат Иосиф стоял на подгибающихся ногах, лицо его побелело еще сильнее. Потом он поймал глазами мое лицо и, прохрипев: «Прыгай!», с плеском рухнул на борт.
При падении монах опрокинул жаровню, раскаленные угли покатились по дощатому настилу палубы, просмоленное дерево тут же задымилось. Но даже мне, сухопутной крысе, было понятно, что достаточно плеснуть ведро забортной воды, и все сразу же погаснет.
— Огонь на палубе! — коротко рявкнул капитан, и мимо меня тут же промчались несколько человек, возбужденно перекрикиваясь на ходу.
— Так что ты говорил… — начал было Абу-Абдаллах, уставившись в меня горящим взглядом.
Я, не дожидаясь неизбежной развязки, швырнул в него ятаган и кинжал, ведь в море мне острые предметы все равно не понадобятся, затем красивым прыжком кинулся в воду. Капитан ловко отбил брошенный меч, увернулся от летящего в грудь кинжала и, ринувшись следом, успел-таки зацепить по ноге несостоявшегося евнуха, начисто срубив мне каблук. Ну и пусть, к чему в море каблуки?
Я плыл под водой, сколько хватило дыхания, а потом и еще немного, опасаясь выставить голову на поверхность. Всякому известно, как злобно-мстительны сарацины, стоило мне только вынырнуть, и они тут же нашпиговали бы меня стрелами. Пришлось бы мне рассекать океанские просторы, как гордый морской еж, красивый и колючий.
Нырнул я глубоко, иначе галера с ее осадкой в добрых три ярда могла бы попросту подмять меня, к тому же получить по голове тяжеленным веслом — удовольствие из разряда сомнительных. Я избавился от сапог и всего трофейного железа, но как ни старался удержаться под водой подольше, в конце концов мне пришлось вынырнуть.
Я жадно открыл рот, мечтая наполнить горящие легкие свежим морским воздухом, но тут же закашлялся от едкого вонючего дыма, потом огляделся и с недоумением сморгнул, от неожиданности даже позабыв дышать. Ярдах в двухстах от меня вовсю пылала пиратская галера, по палубе метались маленькие фигурки и что-то кричали, отчаянно жестикулируя. Некоторые сарацины прыгали в воду, не дожидаясь неминуемой развязки.
С венецианских галер, подошедших с двух сторон, перекинули абордажные мостики, по ним, толкаясь, с пылающего судна перебегали люди. Многих спихивали в воду, оттуда они что-то кричали тонкими голосами, умоляюще тянули руки. Таким бедолагам венецианцы кидали веревки.
— Что за чертовщина? — булькнул я изумленно, а набежавшая волна щедро, от души плеснула мне в рот.
— Помоги, — донеслось откуда-то сзади.
Я обернулся и с изумлением уставился на брата Иосифа, который в изнеможении лупил руками по воде. Похоже, умение плавать не входило в число его талантов. Думаю, в том заплыве я побил собственный рекорд скорости. Монах уже с головой погрузился под воду, когда я ухватил его за шиворот.
— Тяжелый, — промычал я сквозь зубы. — Вот же фарисей, вместо того чтобы умерщвлять плоть, жрал в три горла!
Брат Иосиф молчал, не огрызался. Ощутив себя в надежных руках, он потерял сознание. Глядя на два арбалетных болта, торчащие из груди монаха, я должен бы был призадуматься, отчего это он до сих пор жив и как ему удалось выплыть с такими ранами, но, честно признаюсь, мне было не до того. Плаваю я неплохо, но если бы через десять минут к нам не подоспела шлюпка с третьей галеры, которая не спешила вступать в бой, а разумно держалась позади, боюсь, оба мы пошли бы на корм морским рыбам. Когда нас вытаскивали из воды, все, на что меня хватило, это прохрипеть:
— Осторожнее, он тяжело ранен.
Как только из шлюпки нас подняли на палубу галеры, я, собрав всю волю в кулак, заставил себя подняться на ноги. Растолкал моряков, собравшихся вокруг тела брата Иосифа, а по пути выхватил у одного из солдат кинжал. Тот был так ошеломлен моим натиском, что немного растерялся и не смог помешать. Я упал на колени рядом с неподвижным телом монаха, отточенное лезвие кинжала с легкостью вспороло рясу, на секунду я зажмурился, страшась увидеть, что арбалетные болты засели в легких или, того хуже, в сердце, но, устыдившись, тут же открыл глаза и растерянно заморгал.
— Господи Иисусе! — воскликнул кто-то за моей спиной. — Вот это номер!
— А монах-то не прост! — с явным удовольствием рявкнул чей-то сочный бас. — А ну, позвать сюда корабельного лекаря.
— Не надо никого звать, — пробормотал я ошеломленно. — Я уже здесь.
Под рясу брат Иосиф ухитрился поддеть цельнокованый нагрудник, позаимствованный, судя по гравировке и позолоте, из капитанских запасов. Я быстро снял и откинул в сторону переднюю половину доспеха, под него смышленый цистерцианец подложил кучу тряпья, чистый шелк, если кому интересно, чтобы железо не болталось и не натирало грудь. Я осторожно стянул тряпки, стараясь не потревожить раны, и, внимательно осмотрев монаха, вытер со лба холодный пот. Наконечники арбалетных болтов, задержанные стальным нагрудником и подложенным под него тряпьем, погрузились в грудь моего боевого товарища самое большее на дюйм. Для человека подобная рана — сущий пустяк, так просто нас не убить.
— Будет жить, — пробормотал я.
Напряжение, придававшее мне силы, отступило, на плечи неподъемной тяжестью навалилась усталость. Я ощутил, как вымотался и озяб, холодный ветер насквозь продувал мокрую одежду, унося последние крохи тепла. Доски палубы закружились лопастями вентилятора, затем мягко прыгнули прямо к лицу, и больше я ничего не запомнил.
Очнулся я в какой-то полутемной комнате, пару секунд с недоумением оглядывался, а затем помещение качнулось. Кто-то невидимый включил звук, и я расслышал крики чаек и ритмичный скрип сотни весел, который невозможно перепутать ни с чем на свете.
— Господи, — простонал я. — Да когда же закончатся эти приключения на море? Ведь я никогда не просил Тебя ни о чем подобном. Все, чего желал, так это сперва быть хирургом, затем — королевским телохранителем, а в последнее время я вообще грежу лишь о любимой девушке. Но никогда, слышишь, никогда я не думал о морских экзерсисах! Не хочу я странствовать по морю-окияну, как Садко, Иона или какой-нибудь там Джон Сильвер, мне и на суше хорошо!
