Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 60
– А продиктовать письмо, которое ждет от вас король, вы по крайней мере сможете? – спросил он и, щелкнув пальцами, крикнул: – Эй, капеллан!
Из темноты выступила фигура в белом, тускло блеснул бритый синеватый череп.
– Брак расторгнут? – спросила Маргарита.
– Как же он может быть расторгнут, кузина, когда вы отказались выполнить просимое?
– Я не отказалась, – прошептала она. – Я согласилась... На все согласилась. Как же так? Ничего не понимаю.
– Живо принесите кувшин вина, больной необходимо подкрепиться, – скомандовал Артуа, повернувшись к двери.
Кто-то послушно затопал прочь и с грохотом спустился по лестнице.
– Сделайте над собой усилие, кузина, – произнес Артуа. – Сейчас-то уж наверняка надо согласиться с тем, что я вам скажу.
– Но ведь я вам писала, Робер; писала вам, чтобы вы передали Людовику... написала все, что вы от меня требовали... что моя дочь не от него...
Вещи и люди – все ходуном заходило вокруг нее.
– Когда? – спросил Робер.
– Два с половиной месяца назад... вот уже два с половиной месяца, как я жду, а меня все не освобождают.
– Кому вы вручили письмо?
– Берсюме... конечно.
И вдруг Маргарита испугалась. «А действительно ли я написала письмо? Это ужасно, но я уже не знаю... ничего не знаю».
– Лучше спросите Бланку, – прошептала она.
Но в эту минуту ее оглушил страшный шум: Робер Артуа вскочил с табурета, сгреб кого-то невидимого в темноте за шиворот, потряс изо всех сил и, судя по звуку, залепил ему звонкую пощечину. Пронзительный крик зазвенел в ушах Маргариты, болезненно отдался в голове.
– Но, ваша светлость, я отвез письмо, – донесся до нее прерывающийся от страха голос Берсюме.
– А кому ты его вручил? Говори, кому?
– Отпустите меня, ваша светлость, отпустите, вы меня задушите. Я вручил письмо его светлости де Мариньи. Согласно приказу.
Раздался глухой стук: очевидно, Артуа хватил со всего размаха Берсюме о стену.
– Разве меня зовут Мариньи? Если письмо адресовано мне, какое же ты имеешь право передавать его в чужие руки?
– Он уверил меня, ваша светлость, что сам передаст вам.
– Ладно, с тобой, голубчик, я еще рассчитаюсь, – прошипел Артуа.
Затем, приблизившись к ложу Маргариты, он сказал:
– Никакого письма, кузина, я от вас не получил. Мариньи оставил его у себя.
– Ах, так! – прошептала Маргарита.
Она почти совсем успокоилась. По крайней мере, она теперь знала, что письмо было и впрямь написано.
В эту минуту в комнату вошел Лалэн с кувшином вина. Робер Артуа внимательно наблюдал, как пьет Маргарита.
«В сущности, если бы я подсыпал ей яду, – думал он, – все обошлось бы куда проще; ах, как глупо, что я об этом вовремя не подумал... Стало быть, она согласилась... Жаль... жаль, что я раньше не знал. А теперь слишком поздно; но, так или иначе, долго ей все равно не протянуть».
Робер чувствовал, как его охватывает равнодушие и даже печаль. Бороться было не с кем. Неестественно огромный, в кругу вооруженной до зубов свиты, сидел он, упершись руками в бока, перед жалким ложем, на котором медленно угасала молодая женщина. Ведь это ее он так страстно ненавидел, когда она была королевой Наваррской и должна была стать королевой Франции! Разве ради ее погибели не плел он интриг, не жалел сил и расходов, рыскал по свету, устраивал заговоры и при французском и при английском дворах? Он ненавидел ее, когда она была сильна; он испытывал к ней вожделение, когда она была красива. Еще прошлой зимой он, знатнейший и могущественный вельможа, чувствовал, что она, эта жалкая узница, одержала над ним верх.
А теперь граф Артуа мог воочию убедиться, что его торжество зашло дальше, чем он того хотел. Поручение, которое граф Валуа не мог дать никому, кроме Робера, претило ему. Не жалость к узнице испытывал он, а какое-то тошнотворное равнодушие, горькую усталость. Столько шума, возни, приготовлений – и против кого? Против этой беззащитной, иссохшей, сломленной недугом женщины! Ненависть, питавшая Робера, погасла, ибо великая ненависть требует себе равного противника.
Он и впрямь сожалел, и сожалел вполне искренно, что письмо, перехваченное Мариньи, не попало в руки его, Робера. Маргариту заточили бы в монастырь... Ничего не поделаешь, слишком поздно: жребий брошен, и теперь остается лишь одно – идти до конца.
– Вот видите, кузина, – сказал он, – видите, какого врага вы имели в лице Мариньи, с первого дня он против вас баламутил. Не будь его, вас никогда бы не обвинили в измене и Людовик, ваш супруг, никогда бы с вами так не обошелся. С тех пор как Людовик взошел на трон, Мариньи все делал, лишь бы удержать вас в темнице, впрочем, с таким же пылом трудился он ради погибели всего Французского королевства. Но сейчас я обязан сообщить вам радостную весть: ваш недруг ввергнут в тюрьму, и я явился сюда с целью выслушать ваши жалобы на него и тем ускорить дело королевского правосудия и вашего спасения.
– Что я должна заявить? – спросила Маргарита.
От выпитого вина еще сильнее забилось сердце, и, желая умерить его биение, она поднесла руку к груди.
– Я сейчас продиктую за вас письмо капеллану, – успокоил ее Робер, – я знаю, в каких выражениях надо составить такой документ.
Капеллан уселся прямо на пол, пристроив табличку для писания у себя на коленях; свеча, стоявшая на полу, причудливо освещала снизу лица участников этой сцены.
– «Государь, супруг мой, – медленно начал диктовать Робер, стараясь не пропустить ни слова из текста, составленного самим Карлом Валуа, – я чахну от печали и недуга. Молю вас даровать мне свое прощение, ибо, ежели вы откажете мне в вашей милости, чувствую, что тогда останется мне жить недолго и душа покинет мое тело. Во всем виноват мессир де Мариньи, пожелавший лишить меня вашего уважения, равно как и уважения покойного государя, возведя на меня гнусный поклеп, лживость коего подтверждаю клятвенно; по его приказу я нахожусь в ужасных условиях, и именно в силу этого...»
– Минуточку, ваша светлость, – взмолился капеллан. Взяв в руки ножичек, он стал скоблить неровный пергамент.
– «...я дошла, – продолжал Робер, – до теперешнего бедственного состояния. Во всем повинен этот злодей. А еще умоляю вас спасти меня от беды и клянусь вам, что я всегда была вашей покорной супругой, согласно воле божьей».
Маргарита с трудом приподнялась на своем ложе. Она не могла взять в толк, почему после года заточения ее теперь хотят обелить перед лицом света, не понимала, чем вызвано это странное противоречие.
– Но как же так, кузен, – спросила она, – ведь вы в тот раз требовали от меня совсем иных признаний?
– Теперь они уже не требуются, кузина, – ответил Робер, – эта бумага, под которой вы поставите свою подпись, заменит все.
Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 60
