Он указал на толпу у себя за плечами.
— Здесь весь Салон — продающий и покупающий, ссужающий деньги и дающий работу, составляющий государственные бумаги и осуществляющий правосудие. Все лавочники в другой процессии. Твои люди знают, кто их кормит.
Францисканец сдаваться не желал.
— Не попадитесь в ловушку! — крикнул он своим. — Однажды вы уже сдались перед знатью и разошлись! И только потом догадались, что они почти все гугеноты!
Глава ополченцев ответил:
— Это не аристократы, брат Ганс, и уж тем более не еретики. Это буржуа, которые ссужают нам деньги зимой, покупают корзины, сплетенные нашими женами, держат продуктовые магазины. При всем уважении к вам, мы не сумасшедшие, чтобы причинять им зло.
Мишелю было интересно, как дальше пойдет разговор, который становился все оживленнее. Но Шевиньи, воспользовавшись передышкой, подбежал к нему и схватил его за руки, пытаясь поднять. Он встал, несмотря на острую боль в спине и боках, и успел услышать, как Жан де Ганс кричал:
— За всем этим я чувствую руку иезуитов! Они уже завладели Салоном, а вы даже не заметили, идиоты несчастные! Но эти лицемеры за все заплатят! Рано или поздно…
На этом его голос за спиной Мишеля, которого тащил Шевиньи, оборвался, и больше ничего не было слышно. Процессия малых ремесленников равнодушно расступилась, чтобы их пропустить.
Улицы, ведущие к кварталу Ферейру, были относительно спокойны, хотя за накрепко запертыми дверями некоторые торговцы охраняли свои лавки с дубинами в руках.
— Как вы себя чувствуете, учитель? — спросил наконец Шевиньи.
— Плохо, — ответил Мишель, и это была правда. — Но я не хочу ни лечиться, ни отдыхать. Я хочу немедленно уехать из этих проклятых мест и не возвращаться, пока здесь не восстановится спокойствие и, хочется надеяться, здравый смысл. Пока здесь меня ждет только несправедливость и унижения, а теперь еще и побои.
— Я понимаю вас, маэстро, но не преувеличивайте опасность, — сказал Шевиньи. — Если этот бунт не нравится знати и буржуа, он быстро прекратится. Я думаю, через несколько часов здесь будут солдаты графа Танде и Триполи. На этот раз они не дадут застать себя врасплох.
Мишель стиснул зубы: к боли от побоев присоединилась боль в ногах. Когда он снова смог говорить, ему сначала пришлось вытереть с губ кровь, которая опять начала сочиться.
— Я в тревоге. Март закончился плохими предзнаменованиями. На юго-западе прошли невиданной силы ураганы с градом, тот тут, то там вспыхивает чума. Я предвижу беды для себя, для Жюмель, для вас и для всех. Я не могу оставаться в этом пьяном ненавистью городе.
Шевиньи поднял руки, чтобы поддержать учителя, который снова пошатнулся. На его лице отразился экстаз.
— Ах, какой великий, величайший пророк! Боже мой, я так взволнован, что мне хочется плакать! Вы же все это предвидели, в мельчайших деталях!
— Что я такое предвидел? — удивленно спросил Мишель.
— Слушайте, я знаю эти строки наизусть!
Шевиньи поднес руки к вискам и продекламировал:
Montauban, Nismes, Avignon et Besiers,
Peste, tonnerre et gresle à fin de Mars,
De Paris pont, Lyon mur, Montpellier,
Depuis six cens et sept-vingt trois pars.
В Монтобане, Ниме, Авиньоне и Безье —
В конце марта град, чума и гром небесный.
Парижский мост, стена Лионская и Моннелье,
Начни с шестьсот семи, все в двадцать третьей части[29].
Мишелю хотелось поговорить совсем о другом, но он кивнул.
— Да, в первых двух стихах есть намек на несчастья на юго-западе. Но мост в Париже, стены Лиона, Монпелье… Я записал эти слова, не разумея их смысла.
— Дело в том, что вы не следите за текущими событиями, иначе вы бы поняли смысл ваших слов. На днях в Париже гугеноты устроили крупные беспорядки в Пре-о-Клерк, а на мосту Сен-Мишель развернулось нешуточное сражение. В Лионе они попытались помешать процессии, но их заблокировали в стенах города. В Монпелье они захватили церковь Нотр-Дам-де-Табль и засели там с оружием в руках. Все это удивительно.
— В самом деле, — пробормотал Мишель, рассматривая издали свой дом, который, по счастью, не пострадал.
Однако перед входом наблюдалось какое-то тревожное оживление.
Шевиньи не желал отвлечься от своих толкований и не обращал внимания ни на что.
— Единственное, чего я не могу понять, — это последняя строка с какими-то числами.
Мишелю очень хотелось послать его ко всем чертям, но он сдержался.
— Если вас это интересует, могу вам помочь. При записи своих видений я избегаю точных дат, чтобы не напугать обыкновенных читателей. Однако читателям сведущим я адресую знак, убавляя или прибавляя несколько сотен лет.
— И правда! — воскликнул Шевиньи. — Все катрены, касающиеся тамплиеров, датированы по этой системе!
— И не только они. Возьмите катрен, о котором мы говорили. Умножьте семь на двадцать три. Сколько получится?
— Сто шестьдесят один.
— Теперь прибавьте шестьсот. Сколько получилось?
— Семьсот шестьдесят один.
Верно. Теперь остается округлить эту цифру до восьмисот и сложить два числа. Что в сумме?
— Тысяча пятьсот шестьдесят один. — Шевиньи вдруг побледнел. — Господи, спаси и помилуй! Да ведь это же текущий год!
— Вот именно. А теперь, будьте так добры, оставьте меня в покое.
То, что теперь Мишель смог разглядеть возле собственного дома, действительно настораживало. У входа стояла большая повозка, и какие-то люди грузили на нее мебель и домашний скарб. Солнце слепило ему глаза, и он мог разглядеть только тени грабителей. Он рванулся было бежать, но нестерпимая боль в ногах дала ему попять, что ничего не получится. Тогда он, как кукла, стал механически переставлять одну ногу за другой, благо улица спускалась вниз.
— Мишель! Наконец-то! А я уже собиралась идти тебя искать… Но что с тобой сделали?
Услышать ласковый голос Жюмель было для него равносильно бальзаму. Сил сразу прибавилось. Он подбежал к жене, крепко прижал к себе, щека к щеке, и долго не мог оторваться. Потом осторожно отстранил ее и заглянул ей в глаза.
— Обо мне не беспокойся, любовь моя. Скажи, как ты. Чем вы тут заняты?
— Мы в большой опасности, Мишель, в очень большой!
Мишель кивнул.
— Да, но, полагаю, спокойствие восстановится достаточно быстро. Зажиточные люди Салона пытаются подавить фанатизм, и думаю, это у них получится. — Тут он заметил Джулию и Симеони, которые аккуратно привязывали к повозке кресло. — За всем этим я вижу руку одного человека, несомненно, хорошо известного нашим друзьям. Однако повода для беспокойства нет.
