— А голова страшненькая, — повторяет мясной рулет за баранкой.
Он сворачивает с главной трассы и по грунтовой дороге направляется в сторону гор. Снег почти сошел, и мох, покрывающий наплывы вулканической лавы, вполне себе зеленый. Вокруг нас абсолютная пустота. Ни деревьев, ни птиц, ничего. Лишь грязные камни и островки мха здесь и там. Разве сравнить этот лунный пейзаж с белыми скалами, поросшими оливами и кипарисами, вокруг Сплита? Хотя я научился ценить эту ледяную пустоту, я все еще скучаю по весне на Адриатике, не скрою. Я начинаю тихонько напевать „Lijepa nаšа“.
Дунай течет, куда глаза глядят.
Нико настораживается, но слов разобрать не может. Я пою немного громче. Мои глаза увлажняются. Всякий раз, когда ты слышишь эту песню, перед тобой возникает двадцатитысячная толпа хорватов в красно-белых цветах национального флага, ревущая, срывающая голос на трибунах во время нашей последней игры во Франции в девяносто восьмом.
Про хорватскую любовь-тоску.
— О'кей, — говорю. — Перед тем как вы меня убьете, я могу выкурить сигарету?
— Ты снова начал курить? — спрашивает Нико.
— Не волнуйся, от этого я не умру.
Он смотрит на меня так, будто сейчас пристрелит. Может, и пристрелил бы, если б не новехонькая „ауди“.
Глава 34. Bok
Радован съезжает на необустроенную стоянку подле дороги, и тишина этих мест становится подавляющей. Я стараюсь не терять головы. Меж тем Нико вылез из машины, оставив дверь открытой. Под шуршание гравия он исполняет современный быстрый танец, показывая окрестности своей железной игрушке. На твоем месте, приятель, я бы уже дергался: не появились ли на горизонте „белые каски“? Я словно невзначай нагибаюсь и поднимаю с пола маленький пистолет. Водитель — ноль внимания. Я уже готов его прикончить, но тут Нико кричит мне, чтобы я выбирался. Поколебавшись, я незаметно опускаю оружие в карман и вылезаю из салона. Мое сердечко исполняет непонятное попурри, как обезумевшее радио.
Я влип.
В такой ясный весенний вечер легко дать дуба. Нико приказывает, чтобы я шел перед ним, в сторону от дороги, а потом окликает напарника в солнцезащитных очках. Я осторожно иду по неровной поверхности, образованной вулканической лавой. Там и сям попадаются клочки светло-зеленого или серого мха. Время от времени приходится переступать через узкие трещины в лаве, похожие на Большой каньон в миниатюре. Кажется, они называются расселинами. Я стараюсь двигаться естественно, скрывая тот факт, что пятка моей правой подошвы „гуляет“. Я слышу, как Радован вылезает из машины. Звук захлопнутой дверцы отзывается грохотом у меня в ушах. Последняя захлопнутая дверь в моей жизни… Может, сейчас развернуться и всадить в них несколько пуль?
Нет, не получится. Нико на стреме.
Наконец он велит мне остановиться. Все ясно. Они хорошо подготовились. Мы стоим у края расселины, достаточно широкой, чтобы послужить мне гробом. Исландия поглотит меня как незадачливого туриста.
Я поворачиваюсь и оказываюсь лицом к лицу с моими друзьями-палачами. Мы все дрожим от холода. Сейчас, думаю, не больше двух градусов по Цельсию. Не слышно ни машины, ни птицы, ни самолета. Воздух совершенно неподвижен. Тишина полная. Я думаю о Гуннхильдур. Сейчас она, наверно, кружит по городу, бесцельно, в отчаянии. А может, они все еще сидят в гостиной, заложники украинского певца, полагая, что я решил пробежаться трусцой на пару со старым приятелем-мафиози.
Нико приказывает Радовану дать мне сигарету. Я и забыл о своей просьбе. Болван достает пачку и швыряет ее мне. „Pall Mall“. Причуды этого парня не знают границ. Притом что выглядит он как белый медведь, его любимая певица — Селин Дион. По его собственному признанию, он смотрел „Титаник“ тридцать раз. Я прошу зажигалку. Бритоголовый без толку шарит по карманам. Нико, наставивший на меня дуло пистолета, от которого я не в силах отвести глаз, бросает мне зажигалку. Я делаю вид, что пытался ее поймать, но не получилось. Она падает на землю. Я за ней наклоняюсь. Зажигалка из „Загребского самовара“. Прежде чем ее поднять, я кидаю взгляд на Нико. Он весь как сжатая пружина. „Не подходи — вздрючу!“ Как же ему не терпится всадить мне в лоб пулю величиной с палец. Но он пообещал дать мне выкурить последнюю сигарету. В память о нашем прошлом.
Вот сейчас, говорю себе, поднимая зажигалку. Но я опять колеблюсь. Разогнувшись, щелкаю зажигалкой. Она дрожит у меня в руке, как ручник тарахтящего трактора. Сердце колотится все в том же ритме, бухая, точно игла на исцарапанной пластинке.
Я вынимаю изо рта сигарету, чтобы получше ее разглядеть. 8,5 сантиметра бумаги и табака. 8,5 сантиметра, отделяющих меня от могилы. 8,5 сантиметра на все про все. 8,01, если быть совсем точным.
Я закурил во время войны. В те сумасшедшие дни каждая сигарета означала семь минут без перестрелки, клочок неба в адских клубах дыма. После войны все стало наоборот: каждая сигарета воскрешала семь минут стрельбы и бомбежек. Поэтому я бросил. Эта сигарета вызывает в памяти самые разные воспоминания: моя мать, чертыхающаяся на кухне, центральный вокзал в Ганновере, парень из Виннипега с этим дурацким бумажником, Гуннхильдур с ее алыми губами, раскрытыми в улыбке. Я смолю, максимально растягивая процесс.
— Зачем вам меня убивать? Какой в этом прок?
— Заткнись.
— Я давно завязал. Я… я ничего не знаю. Я даже никуда не выезжаю. Я просто…
— Ты, блин, заткнешься?
— Извини. Я только докурю, а дальше можете…
Разговор идет на хорватском. Так что вы должны себе представить белые субтитры на темной груди.
Я втягиваю дым, глядя на низкие голубые горы вдали. Наверняка они видели и не такое. Небеса пусты. Ни облачка. За спиной раскинулся Рейкьявик, четвертый город в моей жизни, а еще дальше, над морем, яркий весенний закат. Прощай, мир. Doviđenja svijete. Я выпускаю дым и разглядываю бычок. Осталось на одну затяжку, меньше сантиметра всей жизни. Мои друзья проявляют беспокойство. Я подношу бычок к губам и быстро затягиваюсь.
К делу.
Я наклоняюсь с таким видом, будто хочу загасить сигарету, которую держу в левой руке, о жесткий мох, а в это время правая соскальзывает в карман. Нико с выкриком тут же делает пару шагов вперед и направляет ствол мне в затылок. Отпрыгнув, как ошпаренный, я кубарем качусь по затверделой лаве, а мне вдогонку пуля со звоном рикошетирует от непробиваемой поверхности. Еще не успев осознать, что я вооружен, он получает ранение в правое плечо и сдавленно вскрикивает. Водитель хватается за свою пушку и в следующее мгновение взвывает от боли — у него пробита правая кисть. Пока Нико перекладывает пистолет в здоровую руку, я вскакиваю и направляю на них свой „вальтер“.
— БРОСАЙТЕ ОРУЖИЕ!
