Ознакомительная версия. Доступно 20 страниц из 98
Мы ехали в Бизерту, место гибели русского флота. Там, нам сказал Николай Иванович, есть русская церковь и ее хранительница — Анастасия Александровна Ширинская-Манштейн, дочь флотского офицера.
— У нас не было с ней общения. То есть официально. Но тайком бывали у нее, привозили продукты, помогали выжить. В перестройку кадры посольства перетряхнули, пришли лизоблюды перед Западом, но единственное, что жены наши стали делать открыто, — ездить в Бизерту к Анастасии Александровне.
— Жены? А вы?
Николай Иванович помолчал, глядя на пустые места за окном, и улыбнулся:
— Они ж и за нас свечки ставили.
Бизерта — тяжелое слово для русской души. Как погибал русский флот, как нас предавали бывшие союзники, об этом сказано достаточно. А сегодня важным было то, что в Бизерте русская церковь выстроена моряками на их скудные средства.
Мы посидели у Анастасии Александровны. В темном платье и светленьком платочке она была совсем-совсем нашей, будто мы сидели на окраине Вятки, или Костромы, или в Москве, в деревянном доме в Сокольниках, и пили чай. Был Великий пост. Привезенное Николаем Ивановичем съестное, кроме печенья и карамели, было унесено до пасхального дня.
— Моя главная мечта, — сказала Анастасия Александровна, — побывать в России, в сельской церкви, в Великий Страстной четверг на службе «Двенадцать Евангелий», а потом умереть.
— Вам жить надо долго-долго, — сказал Николай Иванович. — Видите, уже из России едут, и будут приезжать все больше. Кто встретит, кто расскажет?
— Это все уже описано, — ответила Анастасия Александровна. — А у меня нет сил говорить о гибели цвета русской нации. Как я жила, куда и на что ушла жизнь, не помню. Вот сейчас себя ощущаю и маленькой девочкой, когда мы жили на кораблях. Несколько лет. Была школа, оркестр, иногда объявляли вечер танцев. На эсминце, я уже забываю название, на палубе, я стояла в белом платьице. И ко мне подошел Врангель и поклонился и сказал: «Вы позволите пригласить вас на вальс?» Вот и вся моя жизнь.
Мы шли по улице Бизерты, совершенно безлюдной. Анастасия Александровна заранее достала из ридикюля большие ключи от замка и двери храма:
— Только очень извините меня, что внутри стоят стулья. Это я, чтобы как-то выжить, платить за свет, воду, пускала христиан-католиков для службы. Они же не могут, как мы, стоять всю службу. Даже короткую свою сидят. Бог им судья.
— Приедет и к вам батюшка, — бодро сказал Николай Иванович.
— Дай Бог, — она перекрестилась.
Мы остановились на паперти. Анастасия Александровна показала в сторону моря:
— Еще в шестидесятые годы были отсюда видны мачты кораблей. Но это был металлолом. Моряки разошлись еще в конце двадцатых годов. Кто уехал во Францию, кто здесь пошел в услужение. А я — куда я от церкви? — Она вздохнула. — Поэт написал об исходе из России: «И запомнил, и помню доныне наш последний российский ночлег, эти звезды приморской пустыни, этот синий мерцающий свет. Стерегло нас последнее горе, — после снежных татарских полей, — ледяное Понтийское море, ледяная душа кораблей».
Мы вошли в холод каменного храма. Развели шторы на боковых окнах и увидели, что Царские врата, центральная завеса храма — это боевой андреевский флаг. Да, настоящий морской стяг.
— Но с какого эсминца, уже тоже не помню, виновата, — сказала Анастасия Александровна. — Можно сказать: с любого. Молитвы читаю, Псалтырь. Пыль вытираю, пол мою. А в алтарь не вхожу, нет благословения. Да, с батюшкой бы тут все оживилось.
— Будет! — твердо сказал Николай Иванович.
Мы поставили свечи у алтаря и перед Распятием. И долго стояли молча, слыша, как в тишине слабо потрескивает сгорающий стеарин.
Хотели закрывать шторы на окнах, но Анастасия Александровна воспротивилась.
— Еще не зима, все-таки внутри посветлее, не так мрачно.
Мы проводили ее до дома и вышли на набережную. В конце ее, в воде, лежали огромные остатки корабля. Ржавеющий корпус, гниющие шпангоуты, черные иллюминаторы с остатками стекла.
— Как скелет динозавра, — осмелился я прервать молчание. — У нас по Вятке и Каме и средней Волге обнажаются откосы и находят скелеты допотопных животных. Потом потоп, потом еще потопы. И вот — пусто в Карфагене, и здесь кладбище. Все умерло, а церковь стоит, Анастасия Александровна молится, андреевский флаг на страже алтаря.
— Так и запомнится Бизерта, — сказал товарищ, — как город без людей, и только церковь да эта женщина.
Надо было возвращаться. Мы даже забыли сфотографировать и храм, и Анастасию Александровну. Спохватились, когда отъехали далеко. Но утешали себя тем, что память о Бизерте будет прочнее снимка.
Так оно и оказалось.
Алмазная гора
Николо-Перервинский монастырь необыкновенной красоты и благолепия. Службы в нем, конечно, длятся больше, чем в обычной церкви, но они такие молитвенные и благодатные. Усталость проходит, а радость остается. Все церкви монастыря: Иверской иконы Божией Матери, Никольская, Сергиевская, Успенская — все разные и все притягательные. Каждую можно описывать отдельно, но всякое описание слабее личного впечатления.
Лучше я расскажу об одной встрече в этом монастыре, в надвратной церкви Иконы Божией Матери Толгской.
Я пришел задолго до литургии. Думал, что ранняя литургия начнется в шесть, а она была в этот день в семь. Но вообще православные знают, как хорошо приходить пораньше, все успеваешь: и памятки написать, и свечи поставить, и к иконам приложиться.
В церкви нас было трое: мужчина среднего возраста, худой и бородатый, женщина в годах да еще внутри в алтаре хлопотал молодой монашек. Женщина неподвижно стояла перед праздничной иконой, мужчина энергично ходил по храму. Вот в алтарь прошел батюшка, по пути нас благословил. Я тихонько спросил у женщины, как зовут батюшку.
Она охотно ответила:
— Его святое имя отец Александр. А есть еще отец, тот тоже Александр. У нас два Александра.
Вдруг мужчина остановился и насмешливо, так мне показалось, сказал:
— Они знают, как батюшек зовут. Они и матушек всех знают. Они только грехов своих не знают. Им не два, им тридцать два отца Александра не помогут.
Женщина совершенно смиренно кивала головой. Я не знал, что сказать. Но мужчина сам продолжил. Вроде бы он говорил для нее, но получалось, что как бы и для меня.
— Мучения грешников ждут, мучения. Вечные будут мучения, — чуть ли не торжественно возгласил мужчина и разлохматил свою и так лохматую бороду. — Вот есть на том свете, а может и на этом, то мне пока не открыто, алмазная гора. Гора. И к этой горе раз в год прилетает птичка и чистит свой носик. Раз в год. Почистит и улетит, а через год опять прилетит, почистит и улетит. Раз в год. Так вот, — мужчина вознес даже не палец, а перст, — вот эта гора в конце концов сотрется, а мучения грешников не прекратятся. Вечные мучения! Вечные.
Ознакомительная версия. Доступно 20 страниц из 98
