Дело было еще и в тех молодых людях, которых я опрашивала. Кое-кого мне удалось выявить. И я старалась разузнать у них, что они рассказывали Фрэнку о Дженнифер Бреннен, но до меня очень быстро доходило, какого рода отношения связывали их с моим мужем, и, хотя я и раньше многое знала и почти ничему не удивлялась, меня начинало тошнить.
Ведь Фрэнк был единственным мужчиной, которого я любила. Сейчас я его конечно же больше не любила, это была для меня уже давняя история, и мне приходилось прилагать невероятные усилия, чтобы вспомнить, на что вообще похожа любовь, но этого подонка, этого подлого мерзавца я когда-то любила больше всех на свете. Да, несомненно, а ведь человек любит только раз в жизни, у него в заряде есть только один патрон.
– И этого вполне достаточно, – вздохнула Рита, прикасаясь к моей руке. – Черт возьми, этого больше чем достаточно!
Выйдя из кафе, мы заметили, что перед зданием одного из факультетов, немного в стороне от нас, около ограды, окружавшей всю территорию кампуса и возносившей к мрачному небу заостренные пики, собралась толпа. Там вовсю шла драка.
– Драка, клево! – обрадовалась Рита, и мы поспешили туда посмотреть, что происходит, но пересечь улицу и не попасть под колеса, когда взвинченные люди едут с работы, проклиная все на свете, ступить на проезжую часть, чтобы тебя не сбило с ног и не подбросило в воздух, – тут надо быть осторожным.
Так что мы прибежали, когда все уже закончилось. Еще запыхавшиеся, ослепшие от блеска фар и оглохшие от клаксонов и брани, мы с Ритой появились там, когда одни уносили ноги, а другие истекали кровью на тротуаре.
Уже стемнело, и я не смогла разглядеть лиц убегавших, но силуэт одного из них вроде бы показался мне знакомым. Это было мимолетное впечатление. Но очень острое. И все же, как ни жаль, я не могла вспомнить ни имя, ни лицо этого человека.
Как я ни старалась, ничего не вспоминалось. Я слишком давно бродила, как неприкаянная, по кампусу и вела опросы, обещая всем здешним психам участие и поддержку со стороны полиции, и от обилия лиц у меня случился передоз. Иголка затерялась в стоге сена. Да, я знаю, мне платят за мою работу, и я не должна была бы давать подобную слабину. Еще одно доказательство того, что я находилась далеко не в лучшей форме.
А вот парня, который валялся на земле с расквашенным носом, я, наоборот, узнала, потому что всего лишь час назад имела с ним беседу.
Ничего особенного из разговора с ним я не извлекла. Как и все те, с кем я поработала до него, он дал Фрэнку два или три следа, которые мне тоже предстояло изучить. Все это начинало мне надоедать. Я все работала и работала, а дело не сдвигалось с мертвой точки, и при том, что я и так склонна к меланхолии, с каждым днем это меня все больше угнетало. Впрочем, ладно, я была в хорошей форме. Я уже так глубоко влезла в это дело, что просто не могла пойти по ложному следу. Я свято верила в свою правоту. Даже если бы на моем пути вдруг выросла стена, я бы не остановилась, так я решила. Даже если бы мне пришлось возиться с этим делом сто лет!
Этот парень был не слишком мне приятен. В моих списках были те, кто высоко ценил Дженнифер Бреннен за ее политическую позицию, за ее провокаторский дух, за ее желание действовать назло отцу, но были и другие, которые видели в ней лишь классную шлюху; кстати, я нашла порновидео, где ее задница, аппетитно розовая и покрытая спермой, играла главную роль. Парень, который сейчас валялся на земле, организовывал у себя на дому такие вечеринки. Она брала с клиента сто евро – вполне разумная сумма, по-моему, – а он брал с тех, кого это интересовало, пятьдесят евро, и бывало на этих вечеринках в среднем человек шесть, как я понимаю.
Несмотря на неприязнь к этому парню, я склонилась над ним, правда нисколько за него не беспокоясь, не испытывая особых чувств. Мелкая мразь, получил то, что заслужил, но я действовала по привычке. Мы ведь часто склоняемся над ранеными, над умирающими, над телами, распростертыми на тротуарах, в ожидании «скорой помощи». Когда мы склонялись над ними, чтобы узнать, дышат ли они, у нас возникало странное ощущение, будто весь город лежит у наших ног. Подавлять свои чувства при виде распростертого на земле человека входит в привычку, особенно если ты женщина, ведь у всякой женщины, даже самой дурной из нас, с жизнью особые отношения. Я отогнала от раненого кривлявшихся зевак, сказала парню, что, надеюсь, он отложил достаточно денег, чтобы восстановить нос. Но он слишком громко стонал, чтобы услышать мои слова, и корчился, стискивая колено.
На обратном пути я объяснила Рите, что невозможно разбить человеку колено при помощи кроссовок.
– Ну, во всяком случае, – ответила она, – этому гаду еще повезло. На их месте я бы ему оба колена разбила. А ты нет? Я его терпеть не могу!
– Послушай, Рита, Дженнифер расквасили рот ударом ноги, так? Башмаком с металлической набойкой, так? Ведь у нее вылетели все зубы!
В городе было большое движение, нас уносил поток лавы, текущей во всех направлениях и клокотавшей, как кровь в тромбозных артериях. Я барабанила кончиками пальцев по рулю, а мои мысли блуждали где-то далеко, то сталкиваясь, то разбегаясь в стороны. Однако долгое молчание Риты меня заинтриговало, и я повернула к ней голову.
– Дорогая моя! О, черт! – воскликнула я. – Прости меня, пожалуйста! Загляни в бардачок. Боже правый! Там должны быть бумажные носовые платки. Ну, какая же я дура! Какая же идиотка!
Слезы у Риты хлынули ручьем, но я видела, что она борется с собой.
– Ну-ну, не надо, – сказала я. – Будь мужественной. Черт бы меня драл, какую же я глупость брякнула!
– Ты знаешь, она озарила всю мою жизнь. Тьфу, я стала такой сентиментальной. Мне так стыдно!
– Наши чувства, Рита, это единственное, чего мы не должны стыдиться, поверь мне. На днях ко мне на балкон каким-то образом попал светлячок. И я вспоминаю о нем. Я говорю себе, что если что-то и освещает нашу жизнь, если что-то и дает нам хоть немного света, то это именно наши чувства, Рита. Они делают нас способными к общению, и только они.
– Сама знаю, – опять зашмыгала она носом. – Знаю, поверь… Вот, пощупай мой живот. Ну пощупай же… Ну, чувствуешь, какой он теплый? Это она живет во мне. И это не шутки!
– Послушай, могу я тебе кое-что сказать?
– Давай, говори. Что?
– А опять реветь не будешь?
– Реветь? А что, я разве ревела тут, как какая-нибудь баба?
– Ну, так слушай. Я даю тебе слово… Это ее не воскресит, но я тебе обещаю: я поймаю тех, кто с ней это сотворил. И я сделаю это для тебя.
Так как мы двигались в потоке машин, то одним глазом я должна была следить за дорогой, но другим я видела, что Рита замерла и смотрит на меня проникновенным взглядом.
– Ну, все в порядке? – спросила я. – Ты как себя чувствуешь?
– А ты как думаешь?
Я как раз начала подъем по длинному пологому шоссе, огибавшему спортивный комплекс, центральная площадка которого была освещена множеством ослепительно-ярких прожекторов; оттуда доносились дикие вопли, вроде протяжного воя от ярости и боли; звучало забавно.
