Ведь, как известно, от присутствия человека с сумеречным лицом прокисает даже парное молоко. Изначально я планировал обзавестись поводырем из числа представителей местной власти или сельхозпредприятий. Но таковых в Родниках не оказалось. Имелся в наличии один депутат, да и тот убрался подальше от войны.
– А вы обратитесь к заведующей детсадом Людмиле Борисовне, – посоветовала старушка, с которой мы разговорились на крыльце магазина. – Она у нас и власть и просто душевный человек.
Впрочем, «магазин» – слишком громко сказано. Скорее, хуторская лавчонка, размерами лишь малость превосходящая сторожку овощной плантации.
А пахло на крыльце двумя вещами: хлебом и застарелым смрадом пожарищ. Этот сложный букет порождали сумка в руках старушки и обугленные стропила человеческого жилья.
УПАЛО СЕРДЦЕ, КАК СОСУЛЬКА С КРЫШИ
Конечно, Родникам досталось меньше, чем печально известному Никишину, жители которого позабыли вкус яблок и вишен собственного производства. Не родят они в сожженных заживо садах.
Но два полных пакета установки залпового огня и полторы сотни мин восемьдесят второго калибра медовыми пряниками не назовешь.
– Моё сердце, – вспоминает Людмила, – дважды было на грани остановки. Первый раз ночью, когда от близкого взрыва опрокинулась ваза с полевыми цветами, а второй раз утром. Прибежала на работу, а садик без крыши, дверей и окон. Обугленные стропила и шорох сметаемого поутру стекла для жителей шахтерского региона такая же обыденность, как осадки в виде дождя или мокрого снега. Но одно дело, если знакомишься со сводками разрушений заочно, и совсем другое, когда война приходит в твой дом. Здесь даже самое крепкое сердце может уподобиться рухнувшей с высоты пятого этажа сосульке.
Однако, как говорится применительно к моменту, глазам страшно, а руки делают. Правда, чтоб восстановить детсад, кочегарам на два месяца пришлось переквалифицироваться в кровельщиков, а нянечкам, воспитательницам и заведующей сдать практический экзамен на маляра-штукатура.
СЛУГА БОЖИЙ
Остальные сельчане тоже были настолько заняты устранением последствий обстрела, что появление чужака, одетого поверх рясы в солдатскую куртку, осталось незамеченным.
– Где ночевал и чем питался пришлый, – рассказывает обаяшка заведующая, – известно лишь ему самому.
А вот причина появления чужака, который действительно оказался странствующим слугой Божьим, вскоре выяснилась. Первым делом он очистил братскую могилу в центре села от осколков и срубленных веток, а потом при помощи цементного раствора принялся врачевать потревоженную железным градом скульптурную группу. Заодно монах повыдергивал из стоящего рядом векового вяза рваный металл.
– Детишки будут лазить на дерево, – пояснил пришлый человек. – чего доброго ещё поранятся.
– Оставайся у нас, слуга Божий, – предложили сельчане. – Руки у тебя, как видим, из подходящего места выросли, сердце – отзывчивое.
– Я был бы рад остаться, – молвил тот, – но работы непочатый край. Почти в каждом селе, через которое прокатилась война, братская могила оказалась порушенной.
Сказал и ушёл. Странник, одетый поверх рясы в потрепанную солдатскую куртку. И даже имени своего не оставил.
СОКРОВИЩА ДЕТСАДОВСКОГО ЦВЕТНИКА
Южные отроги Донецкого кряжа сегодня считаются тылом. Однако рёв орудий сто пятьдесят второго калибра продолжает долетать в обитель ореховой сони, зверька настолько потаённого, что о нём слагают легенды.
Война ушла от этих благословенных мест, оставив после себя неистребимый дурман уничтоженного человеческого жилья и сгоревших боров. Даже по самым скромным подсчётам, в округе железным градом выбито несколько сотен тысяч сосен. Сколько на поле брани невинно полегло дубов, ясней и вязов, не знают даже лесоводы.
Напоминает о себе не только эта, продолжающая трясти бронированными лохмотьями братоубийственная война, но и та, чьи шрамы успели разгладить грозовые ливни.
Каждую осень при вскопке детсадовского цветника обязательно попадается что-нибудь интересное. Пряжка офицерской портупеи, отстрелянная гильза, пуля со свернутым носиком. Все эти, с позволения сказать, сокровища теперь экспонаты детсадовского музея. Точнее, уголка боевой славы.
Здесь же и две каски. Вермахтовская и красноармейская. Их тоже нашли в цветнике.
Учитывая отгремевшие бои, музей скоро пополнится новыми экспонатами. Разумеется, произойдет это после того, как сапёры сочтут их безвредными. Не берусь судить, каким образом уголок боевой славы скажется на воспитательном процессе юных жителей села Родники. Но, видно, такова уж судьба детей шахтёрского региона, землю которого засеивают не только зерном, – лицезреть ржавый металл войны.
ПЯТЬДЕСЯТ ПЕРВЫЙ – ОН ЖЕ САМЫЙ ГЛАВНЫЙ
Родник, к которому посчастливилось добраться, под стать обаяшке заведующей. Его речь так же мелодична. И не имелось в тот момент напитка бодрящее, чем зачерпнутая горстью ключевая вода.
– Жаль, – посетовала Людмила, – нет возможности показать вам все пятьдесят ключей.
– Пятьдесят один, – поправил я спутницу. – Вам разве не кажется, что главный родник вашего села – это детсад?
– Нет, не кажется, – ответила Людмила. – Я просто знаю, что будущее зависит не от производства… Овощеводство, которым издавна славились Родники, можно возродить в любой момент. Была бы воля. На худой конец, не так уж сложно восстановить пострадавшие от бомбардировок дома. А вот если израненный осколками вяз возле братской могилы перестанет слышать детские голоса, участь моей малой родины будет предрешена.
Сказано, может быть, излишне громко. Но точно. И с этим, как мне показалось, согласился родник, который способен утолить жажду и поддержать в меру своих слабых сил притаившуюся в байрачных лесах речку Сюурлей. Жаль лишь, что никому из местных не пришло в голову дать ему поэтическое, как и сама природа Донецкого кряжа, название.
Часть пятнадцатая
Сгорела хата и забор сгорел
НА ВОКЗАЛЕ В ТУПИКЕ
Железнодорожный вокзал, а вместе с ним и Дебальцево, медленно остывал на перекрёстке семи ветров. Ещё дымился оставленный прямым попаданием танк, казались горячими вырванные снарядами куски железнодорожных шпал, дотлевало в развороченной пасти придорожной харчевни разномастное тряпьё, но на город уже пало погребальное покрывало сумерек.
Ощущение стужи усиливал хруст измельчённого стекла на перроне и свободно разгуливающие по залу ожидания сквозняки. Они игрались в кошки-мышки с пакетами из-под пустых пайков, пахнущими кислой капустой автоматными гильзами и вновь выплёскивались наружу через скомканные жалюзи ослепших окон, чтобы сыграть на струнах перепутанных проводов прощальную мелодию. За стойкой разгромленного станционного буфета в позе истомлённых тягомотным ожиданием пассажиров двое ополченцев. Один из них, не поворачивая головы, интересуется, что ищет в этом царстве сквозняков посторонний гражданин.
– Зашел узнать, когда отправляется ближайший поезд на юг. Хочу, понимаешь ли, уехать туда, где тепло, а главное – не стреляют.
– Шутить изволите? – удивился ополченец. – Ну так и мы согласны отогреться после ночлега в норе-землянке. Только обстоятельства и начальство на дозволяют. Да и окружающая обстановка тоже…
