ответа. Минуты тянулись, дыхание мужа становилось глубже и ровнее.
«Мне стало плохо, – повторила я про себя. – Очень плохо».
Постепенно, несколько минут или часов спустя, мое собственное дыхание выровнялось, глаза закрылись, и я провалилась в сон.
Ухожу с работы и возвращаюсь обратно
Другая больница, в другой стране.
Я на восьмом этаже, сижу у окна с видом на город, где я выросла, словно выцветший под жаркими лучами июльского солнца. Вот квартал офисных зданий, шпили неоготического университета, длинные ряды жилых домов – обшитых дранкой и досками, разбегающихся во все стороны по заросшим деревьями холмам. С высоты, из звуконепроницаемого, прохладного больничного кокона, я не слышу уличного шума, и город кажется пустым и неподвижным. Я подставляю лицо солнечным лучам и, подобно кошке, закрываю глаза. Редкая роскошь – спокойно сидеть посреди работающего госпиталя. Где-то срабатывает сигнал вызова, но у меня даже не учащается дыхание.
Я откидываюсь на спинку кресла и наслаждаюсь прикосновением его виниловой обивки к моим ногам. Это чувство мне напоминает поездки в детстве на автомобиле: долгие сонные часы, которые оживляли разве что ссоры с братом да банка клубничной газировки. Добравшись до места, мы отрывали ноги от широкого заднего сиденья, и у нас на коже оставались дырчатые отпечатки дерматиновой обивки. Я открываю глаза и удивляюсь тому, что отец сидит напротив меня, а потом вспоминаю: мы оба стали старше. Я опять в Америке, и мой отец болен.
Между нами столик на колесиках, на котором отец расставил пять маленьких баночек имбирного эля без сахара. Пускай он и стар, но до сих пор, как мальчишка, наслаждается подобными деликатесами, которые были так редки, а то и недоступны, в послевоенном Монреале его детства. В отделении химиотерапии есть буфет для посетителей с неисчерпаемыми запасами газированных напитков, йогуртов и соленых крекеров. Первую часть дня отец с удовольствием поглощает бесплатную еду и напитки, время от времени вполглаза почитывая спортивные страницы газет. Под столом его ноги прикрыты полотенцем. Рак мочевого пузыря, обнаруженный пару недель назад, уже вызвал кое-какие неприятные побочные эффекты, и медсестры деликатно забрали в стирку брюки, в которых он прибыл в отделение.
Персонал порхает взад-вперед по коридору, негромко шлепая по полу сабо – еще один привычный звук. Занавески в наш бокс отдергиваются и появляются две медсестры с мешком для внутривенного вливания, предназначенным моему отцу. Они нацеливаются зеленым лучом ручного сканера на этикетку на мешке, потом на бейджи друг у друга на груди, потом на штрих-код у отца на браслете. Сканер каждый раз моргает и пикает, а обе девушки согласно кивают ему в ответ. На мой взгляд, это настоящее чудо техники, особенно если сравнивать с моей собственной практикой, которая кажется бесконечно устаревшей. Если мне приходится вводить пациенту лекарство из особого списка, то мы с коллегой записываем свои фамилии в бланк, а фамилию пациента на его именном браслете зачитываем вслух, чтобы подтвердить личность. Собственно, в этом госпитале происходит то же самое, просто технологии более продвинутые. Будучи одним из глав местного университета, отец пользуется услугами частной медицины, и все здесь, от водопада в фойе до суши в столовой и бесплатного угощения в буфете говорит о больших деньгах.
Несмотря на этот налет роскоши, я обращаю внимание в первую очередь на тот уход, который получает отец. Его диагноз стал для всех настоящим шоком, но план лечения был составлен с головокружительной скоростью, и он тут же начал получать все необходимые препараты. Я пока еще не выспалась после перелета через Атлантику, а отец утомлен от химиотерапии, но сестры, кружащиеся возле него, поправляя капельницу и подавая свежие напитки, держатся с неизменной благожелательностью. Для меня, привыкшей заботиться о других, огромное наслаждение быть объектом заботы. Я признательна им почти до неловкости – за каждое доброе слово и каждую баночку имбирного эля. Я устраиваюсь поудобнее в кресле, стараясь запомнить фамилии всех медсестер, чтобы потом отправить им из дому открытки с благодарностью. Эти мужчины и женщины постараются вылечить моего отца, и из моего кресла их работа кажется практически волшебством.
Но как только я позволяю себе погрузиться в этот покой и доброту, какой-то голосок начинает звучать у меня внутри. Я думаю, что, по сути, делала то же самое, что эти медсестры, пускай и в другой сфере здравоохранения, в другой стране. Внезапно меня поражает озарение, вроде бы очевидное, но в то же время удивительное: что если некоторые мои пациенты относятся ко мне так же, как я – к медсестрам, заботящимся об отце? С тех пор как я, когда-то давно, по доброй воле ступила на нелегкую тропу акушерства, столкновение с неприглядными сторонами телесной деятельности стало для меня таким привычным, что я давно не испытывала к ним никакого отвращения. Я проделала долгий путь с тех первых студенческих дежурств в хирургическом костюме не по размеру; сейчас мне и в голову не пришло бы отворачиваться или морщить нос. Я забочусь о женщинах. Чистых и грязных, красивых и отталкивающих, богатых и бедных, счастливых и одиноких.
Голосок у меня внутри становится громче. «Ты любишь их, – говорит он. – Любишь тайны, которыми они с тобой делятся, и бесконечно разные истории, которые они тебе доверяют. Любишь шуточки, которые они отпускают даже в самые трудные моменты, любишь смех, который вылетает в ответ на них из твоего саднящего, осипшего горла так же легко, как из источника вытекает вода. Любишь их, даже когда они ругаются и жалуются; понимаешь их боль, от которой разрывается все внутри. И самое главное: некоторые из них тоже любят тебя». Я выглядываю в окно: вид за ним тот же, выжженный солнцем, но что-то неуловимо изменилось. Несмотря на то что в последнее время работа высасывала из меня последние капли эмоций и сил, я понимаю, – словно это происходит с кем-то другим, словно до меня доходит эхо той паники, от которой я, вся дрожа, бежала в последнюю ночь в приемном, – что на самом деле уже мечтаю вернуться обратно.
Я выпрямляюсь в кресле, чувствуя, что как будто стала крепче и выше ростом. Отец тоже устраивается по-удобнее и откладывает в сторону аккуратно сложенную газету. Он двигается осторожно, чтобы не потревожить капельницу, через которую в его кровь сейчас вливается по капле яд. «Ну что, поговори со мной, – обращается он ко мне, тайком поглядывая на свою руку. – Похоже, это займет какое-то время».
Хотя отец неоднократно навещал меня на моей «новой родине» за океаном,
