купить себе раба и дать ему свободу? Какая приятная встреча. Заставил ты нас побегать.
Несмотря на бессонную ночь и приближающееся похмелье, я сообразил, что Барыш-ага, а, значит, и Тигран в поимке меня стражниками не виновны.
«Слава Богу! – подумал я. – Тигран в порядке!»
Но тогда что послужило причиной моего задержания? Или ареста?
Судья помог мне избежать гадания на кофейной гуще.
— Грек, известный под именем Коста Варвакис, ты обвиняешься в причастности к убийству Никоса Теримоса и кражи его имущества.
Здесь я не удержался и мысленно воздал хвалу себе за то, что не смалодушничал, не обвинил старика-лавочника в своих бедах, оставался уверенным в том, что Тигран мне верный друг! В своих бедах мне следовало винить только себя. Справедливость меня настигла, как я не хорохорился и себя не убеждал.
Мой ошеломленный вид судью не остановил.
— Обыщите его, – приказал он стражникам.
Стражники выказали себя непрофессионалами: нож из-за пояса вытащили, но до мешочка с моим НЗ в монетах не добрались.
Судья повертел в руках бичак и передал его местному Жеглову. Тот вынул нож из ножен, осмотрел его и вынес свой приговор:
— Характер раны на горле убитого Теримоса соответствует широкому изогнутому лезвию от оружия, подходящему под найденные ножны от ханджара. Этим бичаком горло сложно перерезать настолько глубоко.
— Что лишний раз подтверждает наш вывод: непосредственными убийцами стали монахи из стражи патриарха. Они признались под пытками, но очень странную вещь они поведали палачу. К сожалению, мы не имеем возможности их самих допросить: они во власти патриарха, который обладает юридическим иммунитетом и своих людей имеет право судить сам. Поведай и ты нам, командир стражников, что тебе рассказали дознаватели-монахи, – попросил кади.
— Достопочтимый судья! Мне передали следующее: сперва допрошенные утверждали, что Никос Теримос был их нанимателем, их целью был доставленный в суд Варвакис, который отобрал у них оружие и сильно избил. Потом под пыткой признались в убийстве, но категорически отрицали присвоение какого-либо имущества Теримоса. На месте в комнате покойного не была обнаружена большая часть его одежды, и есть основания полагать, что кто-то нашел его тайник и завладел золотом или серебром.
— Стоит ли доверять их рассказу?
— Глядя на доставленного в суд грека, сложно предположить, что он мог справиться с двумя стражниками из охраны патриарха, один из которых – крепкого сложения мужчина, обученный сражаться.
— Что не отменяет того факта, что кража была совершена и похищенное не было обнаружено у арестованных монахов, – заключил судья.
Командир стражников согласился кивком головы и поправил ятаган за поясом.
— Совсем недавно, грек, ты выложил на моих глазах большую сумму в золотых монетах. Это наводит меня на подозрения. Тебя неоднократно видели вместе с покойным греком Теримосом. Говорят, ты на него когда-то работал. Далее, нами установлено, что ты сейчас – садовник у русских в Бююкдере и твой доход не позволяет приобрести раба, чтобы потом его отпустить. Ответь, где ты был в ночь убийства?
Я молчал, не поднимая глаз.
— Делаешь вид, что не знаешь, о каком дне идет речь? – по-своему истолковал мою временную немоту судья, в голосе которого слышалось раздражение. – Да ты пьян, проклятый гяур! Как ты посмел явиться ко мне в столь презренном виде?
Можно подумать, меня кто-то спрашивал! Но я не стал возражать судье, понимая, что стоит мне раскрыть рот, как все будет использовано против меня.
— Может, ты облегчишь нам нашу работу и признаешься? Вернешь украденное, проткнем тебе руку ножом и поводим в таком виде по городу.
Я молчал.
— Молчит, проклятый! – пожаловался судья начальнику стражи.
Как-то мне не улыбалось становиться калекой. Но что мне делать? Ничего на ум не приходило, как я не напрягался в полном отчаянии. Меня резко затошнило: вот будет номер, если я выдам фонтан на судью.
— Думаю, пара дней в гостях у Ибрагим-паши освежат твою память. Если будет запираться, разрешаю применить фалаку, – приказал кади начальнику. Он в обычной своей манере предпочитал скоростное решение дел.
Его слова меня озадачили. Зачем мне гостить у какого-то паши? Что за фалака?
Меня подняли на ноги. Один из стражников, к моему удивлению, забрав нож у начальника, сунул мне бичак за пояс и пояснил:
— Ты отправляешься в предварительное заключение в Хаписхане-и умуми, никто пока не может лишать тебя личного имущества.
Видя мое недоумение, он перевел мне на греческий это странное название:
— Общая тюрьма. Она расположена в бывшем дворце великого визиря Ибрагима-паши. Раньше в Константинополе зинданов было больше, чем лиц, имеющих право туда помещать злодеев. Но пять лет назад все изменилось: сейчас действует только одна тюрьма, куда мы и направляемся. На Ипподромной площади.
— Что такое фалака? – решился я прервать молчание, как только мы вышли на улицу. Я снова мог идти свободно.
— О, уверен, тебе понравится, – весело ощерился один из стражников.
«Господи! – взмолился я. – Только бы это не было пыткой иголками под ногти!»
Не знаю, почему из всех пыток на свете более всего меня страшила и вызывала панический ужас именно эта. Сравни ее со многими другими жесточайшими и настолько изощренными, что диву даешься человеческой извращенной фантазии, – выглядит как легкое щекотание. Но меня эта мысль совсем не успокаивала. Я знал: пригрози мне кто иголками, и я тут же выдам все и всех на свете, настолько велик был мой страх перед ней. Уж лучше пусть четвертуют или заживо зажарят в брюхе медного быка! Только не иголки!
Добрались мы быстро. Недалеко от входа торчал Египетский обелиск. Сам дворец имел четыре этажа, кроме одноэтажного входа. Сверху на него нахлобучили надстройку под крышей. Справа от узких ворот тянулся торговый ряд, накрытый шатким навесом и уродовавший общий вид.
Я ни разу не знаток системы помещения задержанного в ИВС, но у турок все оказалось просто. На меня посмотрели несколько надзирателей, сунули в руку краюху отвратительного хлеба граммов двести, писец записал мое имя в книгу. После меня просто вытолкали в огромный прямоугольный двор бывшего дворца, который больше походил на мощную крепость из крепкого камня.
Я послонялся по загаженному двору, где никому до меня не было дела.
В одном углу стояла большая толпа, внимательно наблюдавшая за экзекуцией. Какой-то человек лежал на земле. Его ноги были привязаны к шесту, который двое подручных палача вздернули вверх, удерживая на весу.
