представления, которые она предполагает, оказываются здесь основополагающими: творение как образ Творца; гармония и единство Вселенной; человек как микрокосм. Автор подчеркивает сферическую форму неба и его аналогию с человеческим мозгом: поддерживая понятие сферичности, он явно выступает против тех, кто предлагает модель неба в форме свода. Возникает вопрос, имеет ли он здесь в виду полемику между Иоанном Филопоном и Космой Индикопловом, или же автор был знаком с недавним трудом Петра Философа, который повторил тезис Космы в трактате по астрономии, очень враждебном астрологии. Наконец, интересно отметить, что когда Феодор упоминает в последней главе «Изъяснения мира» о своем сократовском незнании касательно любой науки, то описывает математику как некий мост, по которому ученый с земли попадает на небо: переходя от изучения линий (геометрия) к изучению чисел (арифметика), он затем учится согласовывать их (музыка-гармония), чтобы прийти к созерцанию небесных светил (астрономия). «И если ум озаряется ясным просветлением высочайших наук, то, насколько это возможно, приближается к божественному богословию»[642]. Образ моста или лестницы восходит к теоретикам поздней античности[643], но редко использовался византийцами до Феодора Ласкаря[644]. Напротив, он будет очень любим учеными эпохи Палеологов, которые рассматривали науку и в первую очередь астрологию, как средство к достижению божественного созерцания, столь же значимое и даже более безопасное, чем христианская аскеза.
Таким образом, Ласкарь открывает новую главу в истории православия астрологов, хотя это стало очевидно лишь спустя полвека, ведь сам он не вышел за рамки курса Влеммида. Влияние Влеммида, кстати, проявляется в структуре той программы обучения, с которой автор «Изъяснения мира» якобы не знаком. Эта программа завершается не высотами астрологии, а изучением аристотелевской философии, что соответствует тому порядку обучения, которому Влеммид следовал у своего учителя Продрома. Можно предположить, что Продром преподавал в соответствии с той практикой, которая установилась в Константинополе в XII в. Предпочтение, отдаваемое здесь Аристотелю, по-видимому, хорошо отражает тот официальный аристотелизм, который Церковь противопоставила неоплатоническим тенденциям времен Мануила Комнина. Короче говоря, хотя отношение Влеммида, как и Феодора Ласкаря, к астрологии было более тонким, чем можно было бы предположить из их презрительных замечаний, оно было по-прежнему отмечено предубеждениями, вызванными неудачей Мануила и катастрофой 1204 г.
Феодор Ласкарь очень заботился о культурном развитии своих подданных. Он основал при церкви святого Трифона в Никее школу, которая помогла получить образование нескольким ученым следующего поколения, хотя мы не знаем тут никаких подробностей[645]. Он создал также в нескольких городах публичные библиотеки, наполненные книгами по всем предметам[646]: возможно, читали там и его собственные труды те немногие, кто был способен их понять. Тем не менее космология императора-философа содержала политическую и социальную теорию, пришедшуюся не по вкусу верхушке никейской аристократии[647], к которой монарх относился с глубоким недоверием. И действительно, она воспользовалась его ранней смертью в 1258 г., чтобы возвести на престол своего кандидата Михаила Палеолога. Младший сын Феодора, Иоанн IV Ласкарь, был заточен и затем ослеплен, а Георгия Музалона, близкого к покойному василевсу, безжалостно бросили в тюрьму. Понятно, что «Изъяснение мира», посвященное Музалону, не получило никакого отклика при никейском дворе, который вскоре был перенесен в Константинополь, после отвоевания Города в июле 1261 г. Влеммид, который уже избрал монастырское уединение, после этих событий еще больше изолировался от императорского двора. Но другой его ученик, Георгий Акрополит, стал верным соратником Михаила VIII Палеолога и смог обеспечить преемственность высшего образования в Константинополе. Благодаря его усилиям, а также усилиям других преподавателей, о чьем образовании мы не знаем, число просвещенных людей увеличилось. В интеллектуальной сфере, как и в других областях, была попытка восстановить институции и блеск Константинополя эпохи до 1204 г.[648] Здесь преобладала риторика, и расцвет литературы первого палеологовского столетия во многих отношениях напоминает литературу времен Комнинов: та же изысканность стиля; то же изобилие похвальных и надгробных речей, эпиграмм, выполненных двенадцатисложником на иконах и гробницах; создание нескольких великих шедевров историографии, наряду с обширной религиозной литературой.
Астрология при ранних Палеологах. Тем не менее палеологовский «ренессанс» имеет существенные отличия от XΙΙ в.[649] Ресурсы государства сократились и уменьшились еще сильнее после 1282 г., из-за потери территорий и внутренней напряженности, вылившейся, начиная с 1321 г., в чреду катастрофических гражданских войн. Религиозные разногласия были серьезней, а споры сильней и многочисленней. Хотя Константинополь вернул себе культурное превосходство, это произошло не за счет исключения других городов, которые выиграли от раздробления империи: так, Фессалоника, Трапезунт и, позднее, Мистра стали важными интеллектуальными центрами. Трапезунт находился под влиянием не только Константинополя, но и Тебриза, столицы могущественного монгольского государства Ильханов, которые при своем дворе культивировали персидскую литературу и арабскую астрономию. В то же время повсюду чувствовалось латинское присутствие. Вызванная им реакция была довольно негативной, но византийские интеллектуалы не могли закрывать глаза на усилия западных ученых по овладению философией и наукой Аристотеля; от них не ускользнуло также, что самым гибким умом отличались клирики, прежде всего францисканцы и доминиканцы, чья миссия на Востоке заключалась, в частности, в том, чтобы начать диалог со схизматиками-греками ради их возвращения в подчинение Риму[650]. Сила и уровень этого латинского присутствия отразились в антиуниатской полемике и настойчивом поиске аутентичного и автохтонного православия, но они были и плодом тех редких византийцев (среди них филолог и математик Максим Плануд), которые читали и переводили латинские тексты, что было бы немыслимо до 1204 г.[651]
Феодор Метохит. Случай Плануда ставит вопрос о том, была ли чужда ориентация на Запад начавшемуся после 1261 г. расцвету двух видов интеллектуального деятельности, которые были слабо заметны в литературе XΙΙ в.: изданию древних текстов и, что нам особенно интересно, математическим исследованиям. Уже при Михаиле VIII (1261–1282) источники сообщают о преподавании в Константинополе арифметики и геометрии[652]. Исследования следующего поколения были обширней и глубже: если упомянуть только самых выдающихся его представителей, то Георгий Пахимер, Максим Плануд и Мануил Вриенний изучили весь квадривиум и, более того, сами писали математические трактаты. Пахимер написал учебное пособие по квадривиуму, первое с начала ΧΙ в.[653] Плануд, который изучал не только арифметику Никомаха[654], но и намного более сложную книгу Диофанта[655], написал трактат по арабским цифрам и несохранившееся пособие по гармонии[656]. Его астрономические знания были совсем не поверхностны, если судить по тому факту, что он переписал своей рукой не только труды Клеомеда и Арата, но и часть комментария Теона к «Альмагесту» Птолемея[657]. От друга Плануда
