гнезда, если только… да, если только туда не вселилась какая-нибудь пронырливая и ленивая чета воробьев. В таких случаях начинается громкая перепалка, конец которой, как правило, кладет Ферко, выдворяя воробьев вместе со всем их имуществом и снесенными яичками.
Ястреб-перепелятник гнездится в лесу. О том, что и чета ястребов ждет потомства, нетрудно догадаться: на охоту вылетает только самец, а он меньше размером, чем самка. После ястребиной охоты чье-то гнездо остается пустым, и отложенные яички постепенно высыхают, но все же лучше, когда гибнут яички, а не уже вылупившиеся птенцы.
Ферко часто видел кружащего вблизи села ястреба-перепелятника, но пока тот ловил воробьев, не слишком беспокоился, когда же увидел, как ястреб подхватил синицу, возмутился страшно. Эта пара синиц вот уже несколько лет жила в саду в выдолбленном для них дупле. Ферко был свидетелем неустанного трудолюбия птичек и той пользы, что они приносили, собирая гусениц, а кроме того, он знал, что оставшемуся в живых родителю одному не под силу вырастить птенцов…
— Ну подожди, негодник!..
— Если бы вы, господин агроном, дали мне ружье, уж я подкараулил бы этого разбойника: не один раз видел, как он садился на тополь… А прилетает он обычно в полдень…
— Мало у тебя других дел, что ли?
— Когда я дома, то перед обедом мог бы улучить момент…
— Только смотри, не подстрели кого-нибудь ненароком!
Так Ферко получил мелкокалиберку, и, когда выпадала свободная минута, подкарауливал ястреба, притаившись в курятнике.
Ястреб, однако, если и прилетал, то не садился или садился где-то в другом месте.
Ферко сыпал ругательствами, но не сдавался.
И, как говорится, если повадился кувшин по воду ходить, так ему и голову сломить.
Так вышло и с ястребом. Правда, он не сел на ветку тополя, а сверху обрушился на воробьев, мирно чирикающих на навозной куче, но неудачно схватил добычу и вынужден был ненадолго присесть… а этих нескольких секунд вполне хватило для Ферко.
Ружье резко хлопнуло, и ястреб раскинул крылья, но воробья не выпустил. Хищник трепыхнулся еще несколько раз и замер. Но с воробьем не расставался даже мертвый.
— По мне и так сойдет! — буркнул довольный Ферко и понес птицу в дом показать агроному.
— Никогда бы не поверил! — засмеялся агроном. — Отдай его филину. А премия за истребление ястреба вдвое больше, чем за ворону.
Конечно, была у этого дела и оборотная сторона: теперь погибнут от голода не только птенцы синицы, но и ястреба…
А время бежит. Время хоронит и созидает… Вместо погибшего ястреба резвятся молодые ястребки, погибла синица — и народились новые синички. На месте темной пашни зеленеют весенние всходы, зазеленело и пастбище, и среди бурого овечьего стада заблеяли пушистые белые ягнята; отцвела дикая вишня, и лес при ветре теперь шумит молодой листвой; на берегу ручья ищет червей и букашек трясогузка. Наступает время, когда луговые пичуги на несколько недель стихают и редко показываются на глаза: высиживают птенцов; только дроздовидные камышовки не унимаются, то одна подает голос, то другая — такая уж у них привычна.
Деревня тоже притихла, потому что люди с рассветом торопятся на поля. Покой дворов оберегают только собаки, уж они-то при случае дадут понять забредшему трубочисту или другому чужаку, что в доме никого нет и потому входить туда не рекомендуется.
Мацко бессовестно дрыхнет целыми днями и просыпается, лишь чтобы поесть или когда вспоминает о филине; не мешало бы проведать Ху, хотя теперь их беседам, что велись при помощи знаков, не достает прежней живости: Мацко почти не видит птицы. А все агроном. Он распорядился не снимать камышовые вязанки с хижины филина — ведь и в родном гнезде филинов, на воле, тоже всегда царит полумрак, и туда не задувает ветер, что птицам пришлось бы совсем не по нраву. Ветер — извечная помеха пернатых, он мешает внимательно прислушиваться при полете и даже присматриваться, что особенно сильно сбивает с толку хищников, которые часто при охоте ориентируются не на слух, а на глаз.
В камышовой хижине Ху теперь полумрак, так что Мацко, стоящий снаружи, на ярком солнце, различает лишь контуры птицы и не видит ее мелких, но таких выразительных движений. И потому общение двух приятелей затруднено.
— Ты теперь постоянно сидишь в темноте, Ху, — виляет хвостом Мацко, — и я едва понимаю тебя.
— А я люблю сумрак, — трогает клювом перья Ху. — Дома, в пещере, тоже всегда стоял полумрак, но для наших глаз тьма — не помеха… Мы, филины — ночные охотники, не умей мы видеть в темноте, мы бы погибли с голоду.
— Конечно, конечно, — вежливо скалится Мацко, и поскольку больше ему нечего сказать, уходит к себе в конуру дремать. Во дворе тихо, ястреба нет и молчит петух, всегда громким криком предупреждающий об опасности; и ни воробьям, ни прочим птицам невдомек, что этим спокойствием они обязаны исключительно Ферко.
Тихо во дворе, тихо в саду. Прогретый воздух чуть дрожит и колышется, и филин Ху вспоминает родное гнездо, родителей, полумрак пещеры — такой же, как теперь в камышовой хижине; темные стены хижины напоминают каменные своды пещеры, и вот уже всеми чувствами филин переносится туда; он сидит в маленькой боковой нише, тесно прижавшись к своим братьям.
Ху-птенец испытывает смутное желание получить пищу, а еда ассоциировалась у птенца с родителями, пещерой, сменой дня и ночи — словом, ассоциировалась у маленького филиненка с самим его существованием, о чем, конечно, ни одна птица не задумывается, она просто живет и борется за эту жизнь и передает своим птенцам инстинкт — выжить среди неумолимых законов природы.
В грезах филина в пещере сейчас мало тепла, и птенцу приходится тесно жаться к своим братьям, особенно по ночам, когда с темнотою у филинов пробуждается желание двигаться.
Птенцы жмутся один к другому еще и потому, что родителей нет дома, а от широкого зева пещеры до звезд грозная и заманчивая ночь затопляет собой всю вселенную. Птенцы не знают, что нетерпеливая и голодная мать караулит филина на выступе пещеры.
Затем доносится шелест крыльев и возня: два сильных хищника рвут добычу, вонзая в нее ногти, и птенцы поднимают жалобный писк.
— Мы голодны… голодны, — не смолкает в пещере, и вот, наконец, мать вперевалку ковыляет к детенышам и отрыгивает в их разинутые клювы пищу, слегка размягченную, теплую, как живая плоть, и легко усваиваемую. Трудно определить, чем руководствуется мать, оделяя птенцов: то ли продолжительностью кормежки, то ли величиной порции, опущенной в жадный клюв, но факт, что пищи птенцы получают поровну, правда, и требовательны они почти в равной степени.
Но вот
