делся, виконт думал о том, что надо схватить ее и бежать.
Когда он совсем собрался и примерился, послышались шаги. Он отпрыгнул, словно кот от сливок, стал у окна и замурлыкал баркаролу.
Остановившись в дверях, Галли вставил монокль. Глаз за стеклом был удивленным. Лоб морщился.
– Нет-нет, – сказал Галли. – Сейчас, минуточку… Я горжусь своей памятью. Потолстели, постарели, но я вас прекрасно знаю. Почему-то, глядя на вас, я вижу ростбиф… Шарик Смит? Тушка Уайтинг? Нет! Скунс! – Он расплылся. – Неплохо, мы четверть века не виделись! Скунс, вот вы кто, Скунс Пайк. Как живете?
Лицо лорда Тилбери обрело сурово-малиновый оттенок. Он не любил намеков на годы или на толщину, а уж тем более – былых прозвищ. Так он и сказал.
– Ну ладно! – приветливо откликнулся Галли. – Нет, просто молодость возвращается! Как сейчас вижу, Пробка Бэшем вошел во вкус, швыряется булками, глянь – а вы на полу! Это он ростбиф бросил. Так и вижу! – Галли засмеялся.
Но тут же стал серьезен.
– Бедный Пробка! – вздохнул он. – Никогда не умел остановиться. Всем хорош, а этого не умел.
Лорд Тилбери проехал сто четырнадцать миль не для бесед о майоре Бэшеме, которого недолюбливал и до упомянутого случая. Он хотел бы на это указать, но Галли не остановился.
– Я с ним говорил, я его убеждал: ростбифом не швыряются. Хлебом – пожалуйста, но не ростбифом. Мы, британцы, так не делаем. А причина в том, что он начинает не с пинты, но с кварты. Пробка соглашался: «Знаю, знаю, еще отец предупреждал. Ничего не попишешь. Фамильное». Я говорю: «Тогда совсем не пей». – «Нет, не выйдет, есть не смогу». Ладно, я его оставил. Через несколько дней встретились мы на свадьбе…
– Я… – сказал лорд Тилбери.
– …а в том же отеле, по странной случайности, была еще одна. Мало того, невесты были в родстве, та невеста и наша. Ну, все перемешалось, танцуем, болтаем, смотрю – Пробка, совершенно белый. Стоит и стонет. «Галли, – говорит, – уведи меня. Все, конец, доигрался. Отхлебнул шампанского – и что же? Две невесты».
– Я… – сказал лорд Тилбери.
– Конечно, я мог его утешить. Но я не стал, я понял: это Промысел. Спрашиваю: «Пробка, ты готов? Хватит у тебя воли?» – «Да, хватит. Не могу же я до конца жизни видеть по два букмекера, по два судебных исполнителя, по два Скунса!» В такую минуту, Скунс, он вспомнил вас. И ушел как герой, приятно было смотреть.
– Я… – сказал лорд Тилбери.
– Через две недели встречаю его на Стрэнде, он просто сияет. «Все в порядке!» – «Молодец! Очень было трудно?» – «Еще бы! Думал – не выдержу. Но потом я открыл один безалкогольный напиток, абсент называется. Совсем ничего. Пить можно, да, можно».
– Меня, – сказал лорд Тилбери, – не интересует ваш Бэшем.
Галли огорчился.
– Простите, – сказал он. – Что же вас интересует? Что привело вас сюда? Садитесь, Скунс, рассказывайте.
– Я НЕ СКУНС!
– Опять же простите, обмолвился. Ну, Пайк.
– Я не Пайк! Я Тилбери.
Галли покачал головой:
– Под чужим именем? Нехорошо. Нет, нехорошо.
– Хр-р-р!
– А главное, бесполезно. Все равно узнают. Помню, я убеждал Костяшку Воукса, когда он бегал от букмекеров под именем Орландо Мальтраверс. Заметьте, в отличие от вас он догадался прицепить бороду. Ну, Скунс, ну, дорогой мой, стоит ли? Не лучше ли встретить опасность как мужчина? Купите белокурые усы. За что вас преследуют?
Лорд Тилбери думал о том, стоят ли мемуары таких мучений.
– Я зовусь Тилбери, – сказал он, – потому что у меня такой титул.
– Титул?
– Да.
– Значит, вы лорд?
– Да!
– Лорд Тилбери?
– Да-а-а!
– С чего бы это?
Виконт напомнил себе, что надо держаться.
– Как ни странно, – сказал он, – я занимаю какое-то место в мире прессы. Мне принадлежит издательский концерн «Мамонт». Не слыхали?
– «Мамонт»?
– «Мамонт».
– Минутку, минутку! – вскричал Галли. – Это не вам я продал книгу?
– Нам.
– Скунс!.. То есть Пайк!.. То есть Тилбери! Вы уж меня простите. Очень подвел, да? Ясно, ясно. Вы хотите, чтобы я передумал. Честное слово, не могу. Нет и нет.
– Но…
– Нет.
– Да я!..
– Знаю, знаю. Нет. У меня есть причины.
– Причины?
– Да. Если хотите, доводы сердца.
– Это неслыханно! Это… это черт знает что! Вы подписали контракт… Книга – тут, я вижу. Она готова.
Галли взял рукопись с той нежностью, с какою берет ребенка молодая мать. Он посмотрел на нее, вздохнул, еще посмотрел, еще вздохнул. Ему было очень трудно.
Чем больше он их перечитывал, тем больше сокрушался, что мир не увидит таких мемуаров. Как-никак нетленный памятник той лондонской эпохи, которая вполне заслужила Гомера или Гиббона. Он его создал – а зачем?
– Готова? – сказал он. – Разве ее кончишь? Можно отделывать без конца…
Он снова вздохнул и напомнил себе, что цена его жертвы – счастье Сью, а Сью – дочка Долли. Если с ней все в порядке, жалеть не о чем. Хотя, конечно, Кларенс мог бы и сам прижать этих сестер…
– А вот вопрос о публикации, – сказал он, кладя рукопись в стол, – действительно кончен, закрыт. Я не буду их печатать.
– Но…
– Нет, Скунс, это твердо. Я вас прекрасно понимаю. Я бы и сам на вашем месте моргал и пыхтел.
– Я не моргаю и не пыхчу. К счастью, мне удалось сдержаться. Но я хочу сказать…
– Незачем, Скунс, незачем.
– Не зовите меня Скунсом!
– Я не могу всего объяснить, слишком сложно, но поверьте – вопрос закрыт.
Воцарилось тяжкое молчание. Лорд Тилбери смотрел на ящик стола, как смотрит китайский мопс на сахар. Потом он перевел взгляд на Галли, словно напрашиваясь на ростбиф, принесший такую пользу в руке меткого Пробки. Еще немного позже пыл угас. Виконт поднялся:
– Что ж, я прощаюсь.
– Уходите?
– Да.
Галахад огорчился:
– Не обижайтесь, Скунс! Посидим, поболтаем. Останьтесь к обеду…
– К о-бе-ду!
Казалось бы, невинное слово, но в его устах оно ухитрилось обрести сочность и жар елизаветинской брани в том самом духе, в каком Бен Джонсон обращался к Бомонту и Флетчеру.
– Какие обеды? Хр-р-р!
Бывают минуты, когда сильную боль утишит лишь движение. Индиец, укушенный скорпионом, мечется и скачет; лорд Тилбери после беседы с Галли хотел пройтись. Сбежав со ступеней, он увидел такси, и ему стало худо от одной мысли, что придется сесть в его затхлое нутро.
Сунув деньги удивленному Робинсону, он что-то проурчал, резко повернулся и зашагал к западу. Робинсон смотрел ему вслед тихим, тяжким, шропширским взглядом, а когда он исчез за кустами, поехал на станцию.
Лорд Тилбери шел и думал. Мысли его понемногу обретали
