и своей собаке, – сказала она. – И, вероятнее всего, останется в «Райском уголке».
Я наблюдала, как эту новость приняла Матрона, убиравшая свою чашку с блюдцем.
– Ему необходима круглосуточная сиделка, – констатировала сестра Салим.
Сестра Салим хотела, чтобы мы выглядели наилучшим образом. Не только в смысле внешности, но и в профессиональном смысле. Она часто спрашивала, удовлетворены ли мы своей работой или как мы считаем, в чем могли бы действовать эффективнее и т. п.
Сестра Салим не боялась касаться самых щекотливых вопросов. Она досадовала, что наши любовные отношения такие незрелые и что мы не строим семейных планов. О ее семейном положении никто не спрашивал, мы считали ее бесполой.
– Вы, девушки, все жирные и отечные из-за своих противозачаточных таблеток и из-за того, что употребляете слишком много алкоголя.
Это правда, все сестры были пухленькими из-за таблеток, кроме Карлы Б, которая принимала уменьшенную дозу, специально рассчитанную, чтобы не набирать вес. Но она никому не признавалась, сколько именно, потому что это давало ей преимущество в смысле фигуры.
– Какие лекарства вы принимаете? – однажды спросила сестра Салим Матрону.
Та помертвела.
– Простите? – переспросила она.
– Мне интересно, что вы принимаете, я заметила, что ваша кожа реагирует на солнечный свет и у вас легкий тик.
– Это не ваше дело, – резко ответила Матрона и вылетела из комнаты.
Однажды, когда разговор зашел о чертах лица и сестра Салим сказала, что у меня красивые глаза, я взволновалась. Красивые глаза, сказала она, это очень важно, они могут скрыть самые ужасные дефекты.
– Если у вас красивые глаза, вам простятся и плоская задница, и волосатые руки, и даже прыщи. Но без красивых глаз вас проклянут.
Мы обсудили этот тезис и согласились, что самые отвратительные глаза – это мертвенные, застывшие, в которых ничего не блеснет. Самые ледяные глаза, что я видела, у сестры Хилари, они у нее совсем рыбьи, и у мисс Питт, которая смотрит так, будто отравила вас, но вы еще об этом не знаете. Самые красивые глаза – миндалевидные, но не как у сестры Салим, которые, конечно, миндалевидные, но с лиловой каемкой по краям – цвета поникших мужских гениталий, как сказала моя сестра, но не ей в лицо, конечно же.
В общем, даже посредственные глаза можно исправить тщательным уходом, капелькой макияжа и если опустить голову, советовала сестра Салим, и не смотреть искоса.
Сестра Салим говорила, что самый обольстительный взгляд для любого типа глаз – «чуть не плача», но речь не про слезы, а про выражение лица. Улыбка тоже ничего, но может сбивать с толку, а порой и выглядеть немножко безумно.
Я поклялась себе не улыбаться беспрестанно Майку Ю. Я не хотела, чтобы он счел меня чокнутой, но мне все же не совсем понравилась идея изображать «чуть не плачу», я и так вечно с трудом сдерживаю слезы, глядя на него, и запросто могу сорваться.
Вообще-то не в моих привычках приставать, искать повод завязать беседу или напрашиваться, чтоб подвезли, или как-то подкатываться или кокетничать. Но не стану отрицать, я действительно чересчур часто заглядывалась на Майка Ю и долго многозначительно смотрела ему в глаза, и я понимала, что он понимает. И думала, что он тоже немножко слишком пристально смотрит на меня. Хотя всегда трудно, когда вы думаете, что кто-то смотрит на вас и вынуждает вас посмотреть на него, а потом считает, что это вы начали. С людьми в основном всегда так. Поэтому в следующий раз я решила попробовать изобразить нужный плачущий взгляд, когда он подъедет на своем «датсуне», чтобы забрать Миранду. Найду повод выйти во двор и скажу: «О, привет, Майк, как дела?» – и посмотрю на него так, словно вот-вот расплачусь, и прослежу за выражением его лица, когда он ответит: «Привет, Лиззи, как поживаешь?»
Миранда поругалась с леди Бриггс. Перебравшись вниз, леди Бриггс стала очень разговорчива и еще раз объявила Миранде, что та не влюблена в Майка Ю и вообще ни в кого не влюблена – это видно по ее глазам (она, как и все, буквально помешана на глазах). Миранда разозлилась, что леди Бриггс сует нос не в свои дела, и обозвала ее безмозглой старой дурындой.
Позже Миранда объяснила мне, что она так сильно расстроилась, потому что это правда. Она действительно охладела к Майку Ю, начала избегать его едва-заметных поцелуев и не находит уже такими эротическими их держания за руку и переплетения пальцев – точнее, считает их теперь вовсе не эротическими, а просто мерзко-извращенными.
– Ты собираешься его бросить? – спросила я.
– Конечно, нет. Но намерена вытащить из своих запасов другого парня, и я понимаю, что это будет изменой Майку Ю.
– Какого еще парня? – рассвирепела я.
– Просто другого парня. Просто для секса, раз Майк Ю не хочет.
И Миранда по секрету поведала мне, что начала встречаться со своим бывшим, Большим Cмигом, парнем из Маркет-Харбороу, который очень нравился ее родителям. Большой Смиг – это прозвище. Настоящее имя – что-то типа Руперт Смит-Браун. В Маркет-Харбороу был еще и Маленький Смиг, и Миранда изо всех сил напирала на то, что ее-то Смиг – Большой. Большой Смиг ездил на «Кавасаки ZiB 900», и хотя мотоцикл был не такой удобный, как автомобиль Майка Ю, особенно в дождь, однако в глазах Миранды «кавасаки» выглядел гораздо более сексуально. Большой Смиг вынул заглушки из глушителя, чтобы мотор ревел еще громче и все оборачивались, когда он пролетал мимо, но вообще-то все и так оборачивались, едва он заводил мотоцикл. Миранда объяснила, что ревущий «Кавасаки» – это мужской эквивалент соблазнительной одежды, типа блузки с глубоким вырезом или мини-юбки, почти открывающей задницу. Или как яркое разноцветное оперение у птицы или призывные трели. Миранду это заводит. Смиг – полная противоположность Майку Ю, скромному и благородному и вовсе не стремящемуся к тому, чтобы на него все оборачивались, а желающему жить счастливой наполненной жизнью, не причинять зла, и открыть бизнес по производству пищевых контейнеров, и нанять больше сотни работников, и разводить борзых.
Тогда я поняла, что больше всего ценю в мужчинах достоинство – и еще любовь к собакам. Меня слегка тревожило, что Майк Ю, возможно, планирует готовить и есть собак, которых надеется разводить, но это была из тех отвратительных расистских мыслей, что тогда возникали у всех. Даже у приличных людей, и мне стыдно, что я такое думала.
Новость о Большом Смиге волновала и возбуждала. Хотя для Майка Ю она, несомненно, плохая, зато мое чувство теперь не такое незаконное и неправильное, и для меня это хорошо. Я придвинулась на крошечный шажок к тому, чтобы Майк стал
