за тягчайшие преступления, все, поименованные в этом списке особы были вчера приговорены, согласно свода военного уложения от 1869 года, статьи 137, 245, и 245−1, книги двадцать два, указанные лица приговорены к смертной казни путем повешения, которая впоследствии была заменена прохождением службы в штрафной роте сроком на три месяца. Так как приговор военно-революционного суда окончательный и обжалованию не подлежит, то указанные осужденные вчера вечером в составе маршевой полуроты направлены по месту прохождения службы. Если у вас все, господа, то прошу вас освободить помещение, у нас скоро судебное заседание.
Авиатор, еле сдерживаясь, схватил бумаги и попытался выйти, но я заступил ему дорогу:
— Одну минуту, командир. — я вынул бумаги из руки командира авиаотряда и
— Скажите, господин поручик, предъявленных вам документов достаточно, для освобождения осужденных?
— Вопрос интересный, господа… — судейский снова принял у меня бумагу с резолюцией и завертел ее, рассматривая со всех сторон: — С точки зрения обвинителя, я скажу, что этой бумаги совершенно недостаточно, а если вы спросите мое мнение, как у защитника подсудимых, то я с радостью заявляю, что данный документ совершенно достаточен для немедленного освобождения этих граждан.
— Еще одну секунду вашего драгоценного времени — где расквартирована штрафная рота?
— А на этот вопрос я вам ответить не смогу, господа. Наша компетенция заканчивается с момента вынесения приговора. Дальше уже начинается ответственность караула.
— Понятно, благодарю вас.
Выйдя из здания суда, где уже готовилось новое заседание — на скамье подсудимых сидело несколько бородатых солдат в шинелях и фуражках, под конвоем таких-же бородатых солдат, только с винтовками, с примкнутыми штыками, мы с летчиком двинулись в обратный путь — к зданию штаба, где квартировал комендант.
От коменданта авиатор вышел еще более злым.
— Что вам сказали, господин поручик?
— Алексей Петрович для вас, Петр Степанович, мы же вчера условились…
Надо же, а я не помню.
— Алексей Петрович, что случилось?
— Штрафная рота располагается в трех верстах от линии фронта, до которого, соответственно двадцать восемь верст. Мы сегодня уже не успеваем туда добраться, а завтра у нас общий вылет на бомбометание, то есть, в лучшем случае я смогу выделить на выезд за нашими людьми машину с офицером только послезавтра.
Кто-то говорит о том, что он самостоятельно отправится за осужденными сегодня, потому что два дня в штрафной роте — это очень-очень долго. И только после окончания фразы я понимаю, что это я говорю. Я не хотел, совсем не хотел говорить эти слова, но я их сказал. И, судя по посветлевшему лицу летчика, этот вариант его вполне устраивает. Понимая, что назад дороги нет, я осторожно спрашиваю, какими образом я смогу получить его подчиненных, ведь я не имею к ним никакого отношения?
— А это мы сейчас решим наилучшим образом. Держите приказ командующего, а на пропуске от службы квартирмейстера я сейчас напишу, чтоб вам выдали и моих орлов. — и этот воздушный летун натуральным образом дописывает на казенной бумаге что-то типа доверенности, что подателю сего передать, согласно приказа начальника корпуса нижних чинов, числящихся в корпусном авиаотряде для препровождения их в штаб корпуса, в довершении всего достает из широченных брюк типа галифе маленькую металлическую печать, подышав на которую, от с силой тискает слабо-различимый отпечаток двуглавого, еще имперского орла, с буквами по окружности.
— Вы не представляете, как вы меня выручите, Петр Степанович, а то ведь совершенно не получается у меня отлучится из отряда. Ладно, пойдемте я вас в какую ни будь колонну пристрою, а то мне еще на склад успеть надо, в присутственное время, пулеметы эти злосчастные, что контрразведка изъяла выручать надо.
Врать не буду — поручик довел меня до околицы, где передал начальнику караула, стоящего у въездного шлагбаума, чтобы тот поспособствовал моей отправке в сторону линии фронта, так как одиночные передвижения в прифронтовой полосе были запрещены приказом командующего Юго-Западным фронтом. И через час я вновь трясся в скрипучей телегу, отбивая зад о ящики с патронами и пытался понять, как я вновь оказался в этой заднице. С одной стороны, уехать в Петроград без моих сотрудников, что, не без моего участия, попали в «штрафники», было немыслимо, а с другой стороны не проходило чувство, что покоритель небесных просторов меня наколол.
Глава 23
Глава двадцать третья.
Июль одна тысяча девятьсот семнадцатого года.
— Мне нужна штрафная рота.
— Ты кто таков будешь?
Язык, как говорится, до Киева доведет. Вот и меня, ночные странствия по ближайшему российскому тылу, довел до расположения, где «где-то там штрафники и квартируют». Возле десятка залатанных палаток, со следами жизнедеятельности армейского коллектива вокруг, бродил пожилой капитан, с накинутой на плечи, потертой шинели, абсолютно невоенного вида. Мужчина щупал прорехи в брезентовой ткани, тяжело вздыхал и шел дальше, к следующему пологу.
— Господин капитан, здравия желаю. — я вытянулся перед офицером: — Мне нужна штрафная рота.
— Если поспешите в ту сторону, то, может быть поспеете до атаки. — капитан махнул в сторону передовой линии, где грохотали пушечные выстрелы и взрывы, после чего равнодушно отвернувшись, направился щупать следующую палатку.
До передовой линии мне пришлось идти около трех километров, судя по часам. Я прошел редкую рощу, в которой располагалась шести пушечная батарея «трехдюймовок», затем санитарный обоз, очевидно готовый к приему раненых и увечных, пару блиндажей, вырытых на обратном скате невысокого холмика, у которых торчал часовой, а из короткой траншеи торчали несколько голов в офицерских фуражках, с биноклями у глаз.
У подножья холма начался извилистый ход сообщения, который вывел меня к передовой траншее.
Ко всем встречным я обращался с единственным вопросом — «Где найти штрафную роту», но внятного ответа я так и не услышал. Все кивали в сторону противника, на чьей стороне, на расстоянии примерно в три четверти версты, вставали, совсем не страшные издалека, султанчики взрывов.
— Господин поручик, не подскажите, где штрафная рота?
Офицер в новеньком британском френче и изношенных галифе, сидел на, поставленном стоймя, ящике и спокойно курил душистую папиросу, стильно держа бумажную гильзу между двух пальцев, затянутых в тонкую кожу перчатки.
Поручик оторвался от созерцания дымного колечка, после чего мотнул головой:
— Вон, за углом твои, уже строятся. Доложи офицеру, что ты прибыл, а то вновь под суд пойдешь.
Штрафную роту я увидал, как только завернул за угол траншеи. Около сотни солдат, густой толпой, лежало, сидело, стояло
