дичь?
Стараюсь выглядеть равнодушно.
— Да. Хотя выполнять это задание было весьма приятно. И комбинация СД с ее дядей не завершена.
— Тогда буду деликатным, — Фишер снова развеселился. — По меркам Гестапо. Вольдемар, вы скверно выглядите.
— Устал. Ничего страшного. Могу участвовать в допросе фройлян или работать с группой захвата. Найдите мне применение, герр гауптштурмфюрер!
Потому что дома одному мне невыносимо, когда Элен закрыта во внутренней тюрьме Гестапо, а немецкие танки грохочут гусеницами по дороге к Минску. 22 июня, середина лета, на душе стоит арктический мороз.
Пока Фишер сгоняет в стаи своих людей и договаривается о помощи с другими отделами, чтобы взять британских агентов одновременно, я бреду на Вильгельмштрассе, 102, к «родственнику». Графа нахожу в раздавленном состоянии.
— Мюллер намекнул мне, что таково решение фюрера…
— Дерьмо собачье! И твой Мюллер прекрасно знает, откуда дует ветер! — граф сам меня отправил к Мюллеру каких-то часов пять назад, за это время тот уже стал «моим». — Это Гейдрих… Он держит меня в руках, благодаря документам о твоем превращении из беглого комсомольца в офицера СС. Теперь, протолкнув на обещанное мне место Шелленберга, сделал нас с ним врагами.
— Зачем?!
— Чтобы я следил за Шелленбергом, ожидая его промаха и шанса занять это место после его смещения. Вальтер, скользкая скотина, будет приглядывать за мной. У него все так, у еврея…
Замученный событиями бесконечных полутора суток, я с большим запозданием въезжаю, что евреем назван сам Гейдрих!
— …Ты не ослышался. Его бабка — еврейка, документы о чисто арийском происхождении подделаны. Жаль, у Шелленберга нет прямого родства с недочеловеками, разве что сестра тещи замужем за евреем, мелочь, — граф вдруг сбавляет обороты, выболтав лишнее. — Кстати, справка о чистоте крови Вольдемара заготовлена лет пять назад. Рекомендую: посети Лебенсборн, сбрось напряжение.
Предложение интересное, но не своевременное. К тому же породистые арийские кобылки-одиночки, что ждут в Лебенсборне столь же чистокровных эсэсовцев для зачатия «ребенка фюрера», страшноваты портретом. Те, что получше, сами находят пару — если не мужа, то любовника. Поэтому, оставив «дядюшку» наедине с мыслями о коварстве шефа РСХА, я прогуливаюсь до бульвара Унтер-ден-Линден, где открыто излюбленное кафе офицеров СС — «У Кранцлера». Там даже эрзац-кофе пахнет настоящим и на короткое время возвращает бодрость.
Вечер протекает по расписанному сценарию. Квартал в Кройцберге ненавязчиво охватывают люди в штатском из городского управления Гестапо, пятеро накапливаются у подъезда. Я подруливаю к парадному на «хорхе» и стучусь к хозяину: «Герр Байер! Я — Вольдемар фон Валленштайн, друг фройлян Элен. Случилась беда, откройте!» Угрюмый бюргер, по неведомой причине сотрудничающий с Сикрет Сервис, тут же распахивает дверь, но вместо одного гостя к нему вламывается полудюжина, затем — еще. Смотрит со страхом и изумлением, потом переводит глаза на меня, безмолвно обвиняя в предательстве. Зря, я британской спецслужбе никаких обязательств не давал.
К ночи, когда буквально засыпаю в кресле в новом служебном кабинете, одном на двоих с напарником — нагловатым унтерштурмфюрером, меня навещает Фишер.
— Поздравляю, коллега. С таким рвением, да с первого дня, вы скоро выслужитесь в рейхсфюреры.
Встряхиваюсь. Не помогает.
— Позвольте, не буду вскакивать и орать «хайль Гитлер».
— Сиди. А лучше — бери служебную машину и кати домой. Скоро у нас прибавится забот.
— Да, шеф.
Он оборачивается в дверях.
— Думаешь, прихватили этот детский сад и британская сеть ликвидирована? Готов спорить на месячный оклад, Вольдемар, что ваша группа любителей служила прикрытием. С началом войны за нас взялись профессионалы. Их поймать будет стократ труднее.
Глава 32. Особая группа
— Жить пока будете здесь.
Полина со смущением оглядела уютную гостевую комнатку в квартире Судоплатова на улице Горького, с двумя кроватями и шкафом, на окне — аккуратные белые занавески. Не слишком просторно, но после тюремной камеры — рай на земле.
— Право, неловко…
— Неловко — несвоевременное слово. У меня уже столуется Каминский, вы его помните? Не ночевать же на вокзале! И до площади Дзержинского недалеко.
В Москве жила сестра Полины, о чем, безусловно, знал Судоплатов. Там же находился сын Серебрянских, пока родители ждали своей участи в Лефортово.
— Павлу Анатольевичу виднее, — оборвал дискуссию Яков. — Считайте, что уже расположились. Приступим? Или поедем к вам?
— В наркомат не стоит, — поморщился майор. — Люди там… несколько односторонних взглядов. Нам работа нужна, а не пересуды, отчего приговоренных к расстрелу внезапно помиловали. Этот дом охраняется не хуже Лубянки, выше живет Меркулов. У меня есть сейф. Плевать на мелкие правила, буду приносить необходимые документы. Война все спишет, когда победим. А мы обязательно победим, я верю! Чего бы это ни стоило. А пока — чаю товарищам!
Хозяйка суетилась вокруг исхудавших постояльцев с землистой кожей, годами не видевшей солнца. Яков даже зажмурился от удовольствия, впившись в пряник остатками зубов…
— Павел Анатольевич! — подала голос Полина. — Про скорую победу насколько вы серьезно сказали? Немцы жмут!
Об этом знали даже заключенные Лефортово.
— Жмут. Но совсем не так быстро, как рассчитывали. Вы про графа Нелидова слышали? Понимаю, он попал к нам в руки в конце тридцать девятого. Граф еще тогда сказал, после Польской кампании Вермахта: немцы умеют выигрывать только быстро. Накапливают ресурсов месяца на три, максимум — на четыре. Французов успели разделать под орех, с нами нашла коса на камень. Скоро начнут соображать, как выкрутиться из войны на два фронта, — не ожидая окончания трапезы, Судоплатов свернул на деловую колею. — Пока из вас выжимали соки, мы кое-что смогли в Германии заготовить. Мне приказано возглавить Особую группу при Наркоме внутренних дел, фактически — восстановить ваш СГОН. Товарищи! Думаем вместе, кого из прежних агентов с коминтерновских времен мы можем снова привлечь — в Германии, во Франции, в Бельгии. Да и в Британии люди не помешают — знать бы, что наши союзники затевают на самом деле.
Через час Серебрянские, утром томившиеся в тюрьме за измену Родине в ожидании лагеря и расстрела, знали систему разведывательных сетей НКВД в Центральной и Западной Европе, в самых общих чертах — положение с иностранной резидентурой у военной разведки.
— Павел, что касается старых агентов, у меня большие сомнения относительно Треппера и Гуревича. Оба — евреи, плотно завязанные на Коминтерн. То есть под двойным прицелом Гестапо. Предлагаю начать с немцев, легализованных задолго до войны. С тех, с которыми связь утеряна не по их вине. Агенты Брайтенбах и Парис.
Судоплатов распечатал пачку «Беломора».
— О Брайтенбахе я думал. Очень ценный источник был. Все, кто находился с ним на связи, или пропали (подозреваю — арестованы Гестапо), или уже здесь.
Серебрянский пожал плечами.
— То есть — он скомпрометирован? Павел, а не кажется ли вам, что кто-то из связных испугался арестов в Москве и сбежал? Совсем не
