оставивший у меня самые наилучшие воспоминания. Моршинская водичка быстро несколько нормализовала здоровье, улучшила аппетит и я за 24 суток поправился с 64 до 71 килограмма. Еще незабываемым этот санаторий остался потому, что на последней неделе пребывания в нем познакомился с подполковником Георгием Николаевичем Перовым, начальником 1-го отделения 2-го отдела УКР МГБ Львовского военного округа, возникшая дружба, ставшая потом семейной, и служебные отношения, с которым неоднократно перекрещивались: то я его подчиненный, то он мною курируемый, то он мой начальник, то наоборот… Перед отъездом из санатория Г. Н. Перов и я сфотографировались в сквере. Специально помещаю эту фотографию, чтобы обратить внимание на то, что спустя более пяти лет после войны мы в санатории пребывали в военной форме. Это не дань приверженности к ней, а уровень нашего благосостояния: ни подполковник, ни лейтенант все еще не могли приобрести себе гражданское одеяние. Работали по ненормированному рабочему дню, по 10–12 часов, а иногда и более в сутки, а заработной платы с трудом хватало на более или менее полноценное питание и удовлетворение нормальных житейских потребностей. До костюмов и прочих желаний кошелек не дотягивал.
После отпуска начальник отдела И. С. Ходченков лично представил меня командиру 181-го полка полковнику Макарову. Предварительно ознакомившись с имевшимся на него Делом оперативной подборки и с предназначавшимся мне рабочим кабинетом, в котором стоял стол с тремя зашарпанными стульями. Низ окон был завешен бумажными листами. После того как представление закончилось и были высказаны пожелания о необходимости взаимопонимания и поддержке мер по обеспечению государственной безопасности полка, я высказал свои возмущения, причем получилось это достаточно эмоционально, в отношении рабочего кабинета. Макаров спрашивает: «Что там надо сделать?» и берет ручку, чтобы записать. Отвечаю: «Все надо сделать так, чтобы проявлялось полное уважение к людям полка, которых буду в нем принимать по важным деловым вопросам. Думаю, что для этого кабинет должен быть если и хуже, то совсем на немного, чем ваш. Танкисты этого достойны.» Макаров кладет ручку, и обращаясь к начальнику, разводя руками, с насмешкой говорит: «Иван Семенович, где ты выкопал мне такого уполномоченного?». Начальник отвечает: «Он сибиряк, боевой фронтовик, имеет пять ранений и отмечен боевыми наградами. Год тому назад был оперуполномоченным в 7-м полку, с полковником Помазковым работал согласованно. А то, что он требует, нужно не ему, а для дела и уважения к людям полка, которые будут посещать оперуполномоченного». На этом и разошлись, пожав друг другу руки. Надо отдать должное, Макаров, наведя справки обо мне у И. Ф. Помазкова, обязал хозяйственников сделать «как у меня», проконтролировал и при встрече в коридоре штаба, сделав реверанс, с подковыркой сказал: «Кабинет готов, извольте принять».
Дело на Макарова было заведено во время войны. Будучи командиром танкового полка, он опоздал с выводом его на боевой рубеж при готовившемся прорыве обороны противника. За это был осужден и приговорен к высшей мере наказания. На обжаловании Макаровым этого решения Военного трибунала член Военного Совета Ленинградского фронта А. А. Жданов собственноручно написал: «Заменить направлением в штрафной батальон рядовым». В первом же бою в составе штрафбата Макаров проявил героизм и отмечен правительственной наградой, после чего был восстановлен в звании полковника и должности командира полка. В последующее время шло накопление сообщений от негласных источников о различных его чудачествах. В полку заместителем командира полка по технической части был подполковник. Лондон. Так вот, звоня ему по телефону, он в присутствии других сослуживцев многократно выкрикивал: «Лондон, Лондон, вас вызывает Вашингтон!». Сразу же об этом несколько сообщений. И таким мусором постоянно пополнялось его дело. Наиболее серьезным отмечался факт: в 1948 году на параде, посвященном 30-й годовщине Великой Октябрьской социалистической революции, он значительно увеличил установленную дистанцию движения и провел полк на повышенной скорости, в результате чего оказались разрушенными подземные укрепления речки, проходящей под уличной дорогой, по которой прошли танки. Высказывались предположения, что действия Макарова были умышленными. Однако, учитывая многочисленные его хулиганские выходки и проявления хвастовства, безошибочно можно было заключить, что подозрения необоснованны. Таким образом, оставалось внести ясность только в один вопрос: о характере его связей с американцами при встрече союзников на Эльбе. Наиболее быстро с этим можно было разобраться проведением негласного обыска квартиры. Введенный в его изучение офицер-хозяйственник вместо того, чтобы обслужить его и семью в части, доставлял все на квартиру. Установил полные доверительные отношения с женой Макарова и когда они убывали в отпуск, на курорт, они поручили ему присматривать за цветами в квартире и передали от нее ключи. Оперативно-технический отдел УКГБ Львовской области снял с них дубликаты и в соответствии с предусмотренными полномочиями провел по нашему заданию негласный обыск (американцы называют это «работа в черном мешке»). Перефотографировали все записные блокноты с адресами и телефонами его сослуживцев и друзей. Никаких за шифрованных записей и других признаков, подозрительных на связь с американцами, выявлено не было. Многие имевшиеся в альбомах и коробках фотографии подтверждали, что он крайне хулиганистый человек и нередко фотографировался, изображая дикие гримасы и другие дикости, например будто бы душит человека или испражняется по-большому и по-маленькому. В итоге стало ясно, что никакой оперативной заинтересованности он не представляет, а негативные проявления вероятнее всего – это, последствия пребывания в штрафбате. А поскольку главное в этом человеке – героизм, многократно проявленный в войне, вынести постановление и годами копившиеся на него материалы уничтожить.
Аналогичным путем поступил еще с несколькими проверками на офицеров, заведенными по так называемым подозрительным связям с иностранцами. С окончанием войны некоторые эмоциональные люди на радостях позволяли себе неуставные вольности, расслаблялись, погуливали и любезничали с понравившимися им по совместным интересам компаньонами, независимо от национальной и государственной их принадлежности. При тщательном анализе таких контактов по их местам и продолжительности времени, по системе и обстоятельствам возникновения совершенно не просматривались основания для подозрений в совершении преступных действий вообще, а на шпионаж тем более, так как из всей совокупности его признаков ничего зафиксировано не было.
Оставалось еще одно дело оперативной проверки на заместителя командира полка подполковника Хиненко, который после капитуляции Японии длительное время находился в союзническом представительстве и имел не только рабочие, но и личные контакты с подполковником-американцем. Возвратившись из Японии, он первое время открыто рассказывал о своих контактах с американцем и вошедшему в его доверие нашему источнику показывал соответствующие фотографии. Было отражено и такое важное обстоятельство, что за весь прошедший период, вроде бы, не было подозрительных отлучек. Проработка других необходимых признаков, подтверждающих или опровергающих подозрения, не велась и подменялась набором ненужных сообщений, не имеющих отношения к делу. Даже такой важный признак:
