я пишу Вам, бесповоротно примирившись с тем фактом, что Вы мертвы – и были мертвы все то время, что я посылал Вам письма. Вы были мертвы и когда я раз за разом проходил мимо Вашего дома, и когда стучал в дверь того, что все еще считал тогда Вашим кабинетом. То, что я увидел собственными глазами, оказалось невозможным принять – потому что мне было отчаянно необходимо, чтобы Вы продолжали существовать. Я сотворил из Вас своего рода психологический мираж, чтобы продолжать двигаться через безлюдную пустыню, в которой оказался. Неутолимая жажда по Вашему участию вымораживала мое сознание.
К счастью, я уже не так болен теперь, как был болен тогда. Диссоциация прекратилась. Я отыскал в памяти все события, включая самые ужасные, и усердно работаю над поднятием их на уровень сознания, восстанавливая полную картину. Я также изо всех сил стараюсь простить себя, хотя никто из окружающих не считает, будто я в чем-то виноват.
Думаю, что я проработал обе травмы – бойню в кинотеатре «Мажестик» и то, в каком виде нашел Вас в день последних похорон. Возможно, я достаточно пришел в равновесие, чтобы написать это последнее письмо и завершить таким образом то, что я начал, пока был очень болен. По многим причинам мне представляется важным довести черную страницу своей жизни до естественного разрешения. Отдать ей должное. Протянуть ее богам в знак благодарности, как Вы сказали бы в этой ситуации.
Короче, да, я признаю, что и Вы, и Дарси, и все остальные в самом деле навсегда покинули этот мир.
Помню, вы сказали мне однажды – я наверняка процитирую неточно, так что заранее прошу прощения, – что Юнг считал неврозы лучшим ответом Личности на внезапное потрясение и что вместе с работой по исцелению и утверждению Личности необходимо также отдавать дань ее храбрым попыткам уберечь нас от опасности – или по крайней мере признавать их право на существование.
Я перечел безумные письма, которые отправил Вам. Они все еще хранятся у меня в компьютере. Поначалу меня очень беспокоил вопрос, в чьих руках находится физическое воплощение этих беспорядочных исповедей. Что эти безымянные люди стали бы делать с моими воплями? Найдется ли кто-нибудь настолько жестокий, чтобы вывесить проявления моей болезни в сети? И если да, то будет ли мне после этого позволено продолжать работать в старшей школе города Мажестик? Думаю, мне не хотелось бы, чтобы даже Джилл и Исайя прочли слова, произведенные моей личностью в процессе диссоциации. Мысли об этом не давали мне спать по ночам.
В Вашем доме теперь живет молодая пара с двумя маленькими девочками. Как-то раз, примерно с год назад, проходя мимо, я увидел, что плотники работают над переоборудованием Вашего кабинета в нечто, выглядящее как закрытая терраса и парник одновременно. Стеклянные панели открывают прохожему вид на высокие зеленые растения в кадках и легкую мебель. Думаю, Вам бы понравилось. Мать семейства, в темно-синем халате и белых шлепанцах, часто выходит туда со своим утренним кофе. Восходящее солнце освещает ее лицо, погруженное в просмотр утренней почты на планшете. По всему видно, что жить в Вашем доме ей по душе. Иногда я вижу, как на газоне играют девочки, в счастливом неведении о Вашем последнем действии внутри их уютного владения.
Я опасался, что мои письма оставались лежать стопкой за входной дверью, когда эта семья купила дом. Пришло ли юным отцу и матери в голову прочесть мои самые сокровенные мысли? И если так, что они обо всем этом думают? Сочли ли меня сумасшедшим? Дочитали ли до конца или бросили после первого же письма? Разбирали ли даты на штемпелях, чтобы читать в естественном порядке, или вскрывали конверты как придется? Или же просто выкинули их все не глядя в мусорное ведро? Я иногда встречаюсь с этой молодой семьей в городе. Когда я улыбаюсь, машу им рукой и здороваюсь, они возвращают любезность, ни на секунду не задумавшись, что я принимаю за добрый знак.
Возможно, письма перехватывал полицейский Бобби. Это также могла делать Джилл или какой-нибудь добросердечный маклер по недвижимости – со многими из них я лично знаком в результате моей многолетней работы в старшей школе, поскольку имел дело с их сыновьями и дочерями. По какой-то неясной причине я почти уверен, что вокруг меня существуют люди, прочитавшие мои письма, но на данный момент никто ни разу не упоминал их в моем присутствии. Как я уже имел возможность сказать, нас окружает человеческая доброта.
Слон номер два.
Я Вам изменяю.
Я занимаюсь с другим юнгианским психоаналитиком уже почти три года. Три встречи в неделю. Вторник и четверг в восемь утра, а также воскресенье в девять вечера. Его зовут Финеас, и он рассказал мне, что Вы с ним были хорошо знакомы по разнообразным конференциям и профессиональным собраниям, которые вы вместе посещали. Больше он ничего о ваших отношениях не говорил, поскольку распространяться на эту тему было бы неэтично – хотя мне кажется, что у него есть, что рассказать.
Финеас более охотно обсуждает со мной юнгианских психоаналитиков вообще, в целом, и рассказал мне, что самая распространенная ошибка анализируемых – считать, что их аналитики все поняли и постигли и что им таким образом не угрожает темная сторона нашего мира, что очевидно неверно. Мы подробно обговорили концепцию раненого целителя, поскольку она в некоторой степени относится и ко мне тоже. Я несу в себе многочисленные травмы детства, внутри меня много повреждений, но именно это позволяет мне прочувствовать боль старшеклассников полнее и острее, чем на это способны их менее поврежденные – или менее чуткие – родители.
Финеас прочел все письма, которые я Вам посылал, и я также, в духе полной откровенности, обещал дать ему и то, что пишу в настоящий момент, когда его закончу. Он сказал, что восхищен изобретательностью и выносливостью моей Личности, чем избавил меня от некоторой части стыда за написанное.
– В каждом из нас таится способность к чуду, – часто повторяет Финеас.
Мне кажется, было бы важным установить с самого начала, что я не сержусь на Вас и не разочарован теми действиями, которые Вы сочли необходимыми. Будучи хорошо знакомым с Вами, я уверен, что решение не было Вами принято в порыве страсти. Напротив, я знаю, что это был сознательный, трезвый выбор, сделанный на основе тщательного взвешивания всех доступных возможностей, хотя Финеас и говорит, что мы никогда не сможем полностью постичь Ваши мысли и чувства в тот момент.
