ФС: Да что же тут, черт побери, непонятного?!
ВБ: Господин Стеффанссон, будьте добры, сядьте.
ФС: Вы не слышите, что я говорю? Вы уже продемонстрировали неспособность держать его под замком. Вы не смогли избавить Лунда от его проблемы. Не смогли даже схватить его после убийства Мари. Что еще объяснять?
ВБ: Повторяю: господин Стеффанссон, будьте добры, сядьте. Адвокат, помогите, пожалуйста.
Кристина Бьёрнссон (КБ): Фредрик. Успокойтесь. Чтобы отстаивать свои позиции, вы должны оставаться здесь.
ФС: Вы можете убрать вот их?
КБ: Успокойтесь, и конвоиры сядут на свои места.
Один-единственный раз их взгляды встретились. После часовой вступительной речи, во время первого допроса со стороны обвинения. Фредрика силой усадили на стул после яростной вспышки, и, уже сидя, он обернулся, посмотрел на нее и на Агнес, со слабой улыбкой, Микаэла не сомневалась, он пробовал улыбнуться. Она поднесла руку к губам, послала ему воздушный поцелуй, сердце разрывается смотреть, как он сидит там, в костюме, при галстуке, с побелевшим лицом, словно уходит навек.
ЛО: Позвольте напомнить вам, Фредрик, что Швеция одна из многих стран, где в Уголовном кодексе отсутствует статья о смертной казни.
ФС: Если бы полиция сумела взять Лунда, то на сей раз его бы посадили в психбольницу, в закрытое отделение. Оттуда сбежать еще проще.
ЛО: Вот как?
ФС: Если бы Бернта Лунда схватили, мы бы только отсрочили неизбежное. Новые детоубийства.
ЛО: И в таком случае вы предпочитаете взять на себя роль полицейского, прокурора, судьи и палача.
ФС: Вы предпочитаете понимать меня превратно.
ЛО: Отнюдь.
ФС: Повторяю еще раз. Я убил его не потому, что хотел наказать, а потому, что, пока был жив, он оставался опасен. Так поступают с бешеной собакой.
ЛО: С бешеной собакой?
ФС: Ее умерщвляют, чтобы избавить людей от опасности. Бернт Лунд был бешеной собакой. Я его умертвил.
После каждого допроса она подолгу оставалась в зале. Надеялась, что его проведут мимо нее, что она сможет увидеть его, встретиться с ним. Она сидела у разных выходов, у разных дверей, но никогда не видела конвоиров, никогда не видела его.
Он перестал бриться уже после первого дня слушаний. И галстук больше не надевал. Казалось, будто его ничто уже не волновало, будто он потихоньку сдавался. Иной раз их взгляды встречались, он оборачивался, и она старалась выглядеть спокойно, словно знала: все будет хорошо.
Агнес не появлялась, кое-кто из репортеров исчез, те два дознавателя присутствовали по очереди, она немного поговорила с молодым, по имени Сундквист, симпатичный, без той жесткости, что обычно свойственна полицейским.
После каждого слушания она возвращалась в Стренгнес, в их общий дом.
По ночам ей спалось плохо.
•
Ларс Огестам вышел из метро на станции «Окесхув» и не спеша зашагал по кварталу особняков. Он тихо напевал, такой уж выдался вечер, воздух веял прохладой, а день давно кончился. Только свернув на свою улицу, он увидел это.
Первым делом в глаза бросился автомобиль. Нанесенная спреем надпись. Черный текст на красном лаке.
Буквы накинулись на него, навалились.
Любитель педофилов.
Насильник детей.
Говнюк.
Кто этот психопат?
На обеих дверцах. На крыше. На капоте. Кто-то распрыскал свою ненависть, после чего расколотил все, что можно, и окна, и фары, а зеркала заднего вида отломал.
Его вырвало в раковину прокуратуры, когда он узнал, что отец девочки совершил расправу.
Он понял уже тогда.
Дом сороковых годов, несколько построек под одной крышей, оштукатуренный, желтый, вся родня помогала красить, в самом конце весны.
Теперь же по всему фасаду, от кухонного окна слева, мимо входной двери, до окна гостиной справа тянулась кричащая надпись.
Та же черная краска из баллончиков. И писала та же рука. Две строки, от фундамента до водосточного желоба.
Чтоб ты сдох,
холуй проклятый.
Марина, его жена, сидела в саду, в нескольких метрах от корявого текста. Зажмурив глаза, с отсутствующим видом качалась в гамаке, купленном неделю назад на аукционе.
Она закашлялась, словно от напряжения, и ничего не сказала, когда он подошел и обнял ее.
После трех дней слушаний случилось то, что должно было случиться, рано или поздно.
Отец, застреливший убийцу дочери и рискующий получить пожизненный срок, был везде и всюду.
Безликая угроза поднялась во весь рост.
•
Он был не в силах оставаться в доме, испоганенном надписью по всему фасаду.
Проснулся он оттого, что понадобилось в туалет, а потом больше не смог заснуть. Лежал в постели, голый — в одеяло закуталась Марина, — и смотрел в потолок.
Под окнами кухни стояла его машина, разбитая, забрызганная краской.
Он любитель педофилов. Насильник детей. Говнюк и психопат.
Глаза у жены опухли, она не могла смотреть на него, смотрела в сторону. Он спросил, не страшно ли ей, и она покачала головой, спросил, не оскорблена ли, и она покачала головой, он обнял ее, а она отвернулась к стене, и он остался наедине с каракулями про психопата и с разбитой машиной и немного погодя задышал учащенно, она заметила, но по-прежнему смотрела в стену, а он снова и снова шептал ее имя, и в конце концов она обернулась, попросила прощения, и они обнялись, прижались друг к другу, занимались любовью дольше обычного, а после долго лежали рядом, пока она опять не отвернулась к стене.
Он встал с кровати, голый прошелся по дому.
Посмотрел на часы. Половина четвертого.
Пошел на кухню, вскипятил воду, насыпал в чашку растворимый кофе, нарезал сыра на два бутерброда, налил в один стакан нежирный кефир, в другой — апельсиновый сок. Читал вчерашние выпуски «Дагенс нюхетер» и «Свенска дагбладет», удивляясь текстам, рисункам, тому, сколько места отведено процессу, который в народе окрестили «педофильским».
Все без толку. Тревога, волнение, злость кружили в голове, и, выпив всего полчашки кофе, он прервал ранний завтрак, оделся, принес портфель. Подошел к кровати, поцеловал Марину в плечо, а когда она испуганно вздрогнула, сказал, что пройдется пешком, успокоит мысли, пока город пробуждается. Она что-то пробормотала, он не расслышал и, оставив ее лежать лицом к стене, вышел из комнаты.
Семь шагов по бетонным плитам в траве. Потом он обернулся.
Чтоб ты сдох, холуй проклятый.
