мертвым, несмотря на то что, проникнув в чужой дом, он не пролил ни капли крови, лишь усыпив тех, кто бодрствовал. Он это сделал, чтобы получить заложника, вынудив его отца, стоящего сейчас напротив, провести его, Элефара, к сокровищнице дракона Акстамелеха.
Дайхарду Кейну не нужна Бесконечная Книга Правил. Ему не нужны они, гости Сердечника… но ему нужна его дочь. Поэтому он, Элефар, может обменять её на доступ к месту, где обречена лежать Книга. Отличная сделка, если спросить кого-то из смертных. Отвратительно высокий риск, если спросить апостола Юргаста. Он, стоя сейчас здесь, на улице, под дождем, перед смертным, которого решил вынудить открыть ему тайну первым, терял куда больше, чем способен был потерять человек.
Честь, достоинство, вера. Репутация. Всё, что он делал для Общества, всё как он себя ставил, всё сейчас было поставлено на кон. Только он смог выбраться из Нью-Йорка, только у него было наработано достаточно доверия в Обществе, чтобы обмануть его членов. Оказаться здесь первым.
— Отдай мне мою дочь, — тихо, но с огромным внутренним напряжением попросил стоящий перед ним высокий молодой человек, — Отдай её, Элефар, и тогда я клянусь всем, чем захочешь — посажу тебя в мобиль и отвезу к сокровищнице дракона. Сразу же, как только отдам Алису матери.
— Нет… — бесконечно стыдясь себя, отрезал апостол, — Мы поедем втроем. Ты, я и она. Иди за мобилем, Кейн. Немедленно.
Предав, украв, обманув, ты ищешь себе оправданий. Ищешь — и обязательно находишь. Становясь тварью, ты падаешь, а затем ждешь от других того же. Низводишь их до своего уровня. Жертвуя — начинаешь ожидать жертв и от них. Какую бы мерзость не совершил человек, он немедленно низведет до своего уровня окружающих. Ибо он живёт среди них.
— Ты слишком свиреп, Дайхард Кейн, — срываются с губ очередного тела, взятого посланником бога, искренние слова, — Я не хочу драться с тобой или терпеть твои молнии. Мне нужна Книга. Любой ценой.
— Я тебя услышал, — медленно кивает высокий князь, разворачиваясь к мобилю, стоящему неподалеку, — Что же, поедем…
Они едут, втроем, без разговоров. Девочка, сидящая на руках у Элефара, всю дорогу будет молча и строго смотреть ему в лицо. Он будет чувствовать стыд, стискивать зубы, но всё внимание отдавать слежке за водителем, зная, насколько силен и безумен этот человек. Настолько, что может атаковать его, апостола, даже невзирая на разницу в силе, на то, что в чужих руках его собственная дочь.
А еще Элефар будет отчаянно завидовать этому смертному, которому не приходится идти на сделки с собой. Тем более, ради шанса. Но что ему остается делать, когда до конца света лишь месяц? В Игре же может быть только один победитель.
Только это.
Они приедут в какую-то глушь, где нет ни фонарей, ни каких-либо домов поблизости, прикатят туда по грязевой дороге, размытой бушующем ливнем. Князь выйдет из мобиля, пройдет вперед, вопросительно посмотрит на Элефара. Тот, убедившись, что его проводник отошел на безопасное расстояние, тоже покинет транспорт. С девочкой на руках.
— Не стой, веди! — крикнет апостол сквозь шелестящий ливень.
…и удивленно моргнет, увидев, что Дайхард Кейн теперь стоит, бережно прижимая к себе своего ребенка, а около него под струями, летящими с темного неба, есть кто-то еще.
И силуэты. Множество силуэтов за спиной князя, щурящегося на горящие фары мобиля. В отличие от самого Кейна и того, кто молниеносно украл у Элефара девочку, чтобы передать её отцу, эти многочисленные силуэты нереальны. Они порождение магии, иллюзия, как определит опытный глаз посланника бога. Это изредка используют для… трансляции. Связи.
Большего он разобрать не успеет, сильная и резкая боль в груди отвлечет его, заставит опустить взгляд. Проделав это, Элефар обнаружит, что у него не просто украли ребенка, а кое-что оставили взамен. Кинжал, хавн, чья рукоятка торчит ровно из центра груди его тела. Но не простой…
— Итак, господа! — услышит он до омерзения бодрый голос мерзости, откликающейся на имя «Дракарис», — Как вы можете убедиться, даже «лучшие» из нас не смогли побороть искушения! Надеюсь, теперь к моим словам, что мы должны вместе отправиться на поиски Книги, отнесутся с большим вни…
Дальше апостол бога Юргаста, предавший всё ради своего патрона, уже не услышал. Его плоть и душа, чьи магические нити свирепо рвались каваром, нанесенным на клинок Дайхарда Кейна, начали разделяться самым болезненным способом из всех известных. Даже додумать мысль, что он не просто проиграл, а послужил пешкой в чужой игре, Элефар не успел.
Его время подошло к концу.
Глава 22
— Мы им когда-нибудь расскажем? — тихо спросила Кристина, глядя в окно на фехтующих Пиату и Красовского. К груди она прижимала беззаботно спящую дочь, хотя это и было уже несколько неудобно.
— Зачем? — спросил я, подходя к жене, — Чтобы они совершенно напрасно мучились угрызениями совести? Что они могли сделать против магии?
— Действительно… голова кругом идёт, — вздохнула моя брюнетка, — Это уже чересчур.
— Скоро всё закончится, — мрачно посулил я, — Очень скоро.
— Я буду ждать, слышишь? — внезапно мне подарили поцелуй, нервный и горячечный, — Ты выживал и хранил нас до сих пор, так позаботься и о себе!
— Скорее, подвергал вас риску, — печально улыбнулся я, — Ты этим от меня заразилась.
— Уже вылечилась, — жена боднула меня в бок, — Лет на пять, не меньше.
— Ничего, через два дня будешь уже думать, кого бы пристрелить, — погладил я её по голове, — Или разорить.
— Готовы? — в дверь сунул нос Константин.
— Что нам готовиться, — откликнулась Кристина, разворачиваясь к моему другу, — Живем на чемоданах. Ведите, прекрасный хозяин.
— Ага, пора в далекое путешествие… — добродушно пробурчал Азов.
Граф Лонгбрук «отвечает» за Чикаго, борьба с Синдикатом завершена, разговорник Кристины мной разломан на две части и покоится в вазе, наполненной водой. Сама она, вместе с Анной Эбигейловной, Курвом, Мишленом и Мао Ханом с его женами, со всеми нашими близкими и родными, кроме Пиаты и господина Красовского, уходит на Ларинен.
Поцеловав на прощание дочь, я добился удара по носу от разбуженного ребенка. Шмыгая пострадавшим органом, потрепал Курва по загривку, кивнул китайцам, обнял жену, осторожно покосившись на вновь задремавшую дочь. Короткое прощание, в котором куда больше облегчения, чем каких-либо других эмоций. Ну разумеется, сам-то
