поднять. Питание плохое в те годы было, срослось все кое-как, а рука до сих пор словно парализованная…
— Послушай, Володя, — спросил Гладышев, — а почему Кашкет хвастался, что это его на фронте ранили, когда он от белых Екатеринослав защищал?
— На фронте? — Володя засмеялся. — А ты не купался с ним никогда? Жаль! Искупайся при случае. Посмотришь, куда пуля входила, откуда шла. На фронте, брат, таких ранений не бывает; разве что у дезертиров, кто под шумок пятки салом смазывает…
Мимо нашей скамейки, широко выбрасывая ноги, прошел знакомый франт из отдела рабочей силы в длинных остроносых ботинках.
— А вот и Зюзя! — громко сказал извозчик.
— Привет! Привет! — отозвался тот, оборачиваясь на его голос, и, помахав рукой, пошел дальше.
— Вот этот Зюзя нас на завод не хотел принять! — мрачно сказал Маремуха.
— Да что ты говоришь! — удивился Володя.
— Правда, правда, — сказал я, поддерживая Петруся.
— Странно! — сказал Гладышев. — Неужто забурел? А мне говорили, что Зюзя хорошо к рабочему классу относится.
— Ничего себе «хорошо»! — возмутился Бобырь. — Да. если бы не директор завода… Вот, послушайте… — И он рассказал, как встретил нас Зюзя в своей канцелярии.
— Самый настоящий бюрократ. Чернильная крыса! — поддакнул я.
— А я хотел было к нему идти в транспортный цех со своим Султаном наниматься, — сказал Володя.
— Да хоть бы объяснил, посоветовал, а то просто: «Аут! — говорит. — И езжайте в Харьков», — с возмущением добавил Бобырь. — То ли дело директор… Все по-человечески расспросил, проверил, что мы знаем…
— Ты директору нашему не удивляйся, — сказал Лука. — Таких директоров от Севастополя до Ростова и по всему побережью не скоро сыщешь! Его уж и на завод Ильича звали, и в трест украинский — не пошел. «Дайте мне, — говорит, — завод поднять, технику труда наладить, английское наследство ликвидировать». Это он затеял поднять крышу литейной. «Пусть, — говорит, — в самом вредном цехе самый чистый воздух будет». А ты не видел, какую чугуночистку при нем выстроили? Загляденье! Раньше, при Кейворте, в той чугуночистке люди от чахотки гибли сотнями. В сараюшках литье чистили, вся пыль на легкие садилась. А сейчас любо глянуть: чистота, света много, пыль отсасывают трубы… А какой в прошлом году приезжим троцкистам бой дал Иван Федорович! Перья с них летели! Ты Ивана Федоровича с Зюзей не равняй.
— Он что, выдвиженец? — спросил Бобырь.
— Иван Федорович?
— Да нет, Зюзя!
— Футболист, — сказал Лука спокойно.
— При чем же здесь футбол? — удивился Маремуха.
— А при том, — пояснил Лука, — что Зюзя был самый лучший центр-форвард на все Запорожье, но там, на заводе «Коммунар», с ним мало считались: работал у них в кочегарке, что ли. Ну, а наш главный инженер Андрыхевич — болельщик старый. Поехал он однажды в Запорожье, посмотрел игру Зюзи, видит — парень ходовой, ну и переманил его сюда. Тут ему, ясно, раз-раз — и выдвижение: заместителем начальника отдела рабочей силы. Жалованье приличное, есть на что харчиться, чтобы за мячом бегать…
— Главный инженер — это седой такой? — осторожно спросил я, припоминая слова Анжелики об ее отце.
— Он самый, — подсказал Володя, — ваш сосед. Со странностями человек, но футбол уважает…
— Дочка у него занятная, — не без удовольствия ввернул Маремуха. — Василь с ней уже познакомился. Лапки жал на пляже.
— Да что ты? — Володя удивился и поглядел на меня с уважением. — Ты, оказывается, парень-хват, не теряешься! Но смотри: Зюзя узнает, мигом тебе ноги перебьет. У него, брат ты мой, удар пушечный. Штангу мячом ломает…
Неподалеку от нас, в порту, раздался прерывистый гудок. Потом другой, третий…
— «Дзержинский» в Ялту уходит, — сказал Лука. Никогда в жизни мы не видели настоящих пароходов, только на картинках. Мне очень хотелось побежать в порт, поглядеть отход парохода, но, как назло, Маремуха продолжал разыгрывать меня и, подталкивая Бобыря, спросил у Володи:
— А что, разве Зюзя — приятель инженеровой дочки?
— Как же! На велосипеде ее катает часто и в гости к ним захаживает. Свой человек, словом.
— Я думаю, они его как футболиста уважают, — заметил Лука.
— Неужели дочка инженера — футболистка? — буркнул Петро.
— Болельщица! Пойдешь игру смотреть — не садись впереди нее, — предупредил Лука, — всю спину тебе ногами исколотит. Помешалась на почве футбола, как и ее папаша.
— Ну, а это ты зря так… — заступился за мою знакомую молчавший доселе Гладышев. — Скажет тоже: «помешалась»! Барышня самостоятельная, умная, много книжек читает. А что болеет футболом, так что из того? Кто у нас не болеет, скажи? Одни голубями, другие футболом увлекаются. Главный врач курорта Марк Захарович Дроль болеет? Болеет! Начальник порта капитан Сабадаш? Ясное дело! Зубодер мадам Козуля? Еще как! Эта, из танцевального заведения… как ее, мадам Рогаль-Пионтковская? Безумно! Даже Лисовский, поп, как игра, церковь на замок — и на поле со своей матушкой… Такой уж город у нас шальной!
— Кто, кто? Рогаль-Пионтковская? — переспросил я. — Она не графиня случайно?
— Леший ее ведает, графиня она или нет, а вот то, что эта мадам просто чудо-юдо на всю округу, — факт… — сказал Гладышев.
— Самый главный профессор по танцулькам, — добавил Лука.
— Чего же мы сидим здесь, друзья, да сухой беседой пробавляемся? — встрепенулся Володя. — Может, пойдем до Челидзе и по кружке пива выпьем, а?
— Надо пойти, правда, а, Василь? — шепнул мне Бобырь. — Не пойдем — обидятся!
«Ходить в пивную комсомольцам? — подумал я. — Хорошо ли? С другой стороны, и впрямь новые наши знакомые могут подумать, что мы белоручки какие, чуждаемся их компании, либо просто скареды. И наконец, разве это большой грех — выпить кружку пива?»
Однако усталость одолевала, и, помня, что завтра поутру надо на работу, я сказал:
— Да мы не знаем… Ведь нам завтра…
— Оставь ты их, Володя, — вмешался неожиданно Лука. — Хлопцы молодые, в работу еще как следует не втянулись и еще в самом деле проспят. Нехай майнают домой! А ты, друг, — обращаясь уже ко мне одному, очень сердечно сказал Лука, — напарника своего особенно не бойся. Он ворчит, покрикивает, но в общем-то справедливый старик и гоняет тебя не зря. Все к лучшему… Злее будешь! Ну, до завтра!
Мы расстались, и Володя, первый выйдя из палисадника на мостовую, запел:
На заводе том Сеню встретила,
Где кирпич образует проход…
Вот за эти-то за кирпичики
Полюбила я этот завод…
Шагах в тридцати от людного проспекта было пустынно и тихо, как в деревне глубокой ночью. Сладко потянуло маттиолой, и в кустах одного из садиков, у самой дороги, зачастил перепел.
— А твоя симпатия, Василь, знает, что ты у нас в
