— Пушка у тебя есть?
— Что? — не сразу понял я. Бандитский сленг из уст мягкого и миролюбивого анестезиолога звучал неестественно и даже смешно. — Пушка? Кажется, ты собираешься дорого продать свою жизнь.
— Все веселишься, хихикаешь, — мрачным тоном заметил Леша и проглотил коньяк вместе с муравьем.
— Это нонсенс — ехать в гости к своей любимой сестричке с пистолетом.
— Ну-ну, — криво усмехнулся Леша. — Когда твоя любимая сестричка подвесит тебя к потолку за яйца и разожжет под тобой костер, тогда и поспорим, нонсенс это или нет.
Мы млели на ступеньках еще не меньше часа и вместе с тенью сдвигались все ближе к середине лестницы, пока не стали мешать отдыхающим суетиться. Когда меня кто-то задел по затылку большой дорожной сумкой, я предложил Леше перейти на лавочку в сквере, но Леша меня не услышал и, раскрыв рот, смотрел на серебристый «БМВ», который на малом ходу приближался к стоянке. Три тройки два ноля!
Леша хотел вскочить на ноги, но я схватил его за локоть.
— Сиди, не дергайся. Сам подойдет. Автомобиль остановился в тени большого бука. Водитель — худощавый мужчина средних лет с рыжими усами — некоторое время еще сидел за рулем» поглядывая по сторонам, затем вышел, сунул руки в карманы, поплевал, постучал ногой по колесу. Леша заерзал.
— Он сейчас уедет, — проявил он неожиданное беспокойство.
— Вот мы и проверим, насколько серьезно Милосердова нас восприняла.
Мы продолжали сидеть на ступеньках. Мужчина явно заметил нас, но не показывал виду, что наблюдает за нами. Он прислонился к серебристому капоту и стал курить.
— Надо подойти, — зашептал Леша.
— Сидим! — приказал я.
Водитель докурил, кинул окурок под ноги и не спеша пошел к нам.
— У вас что, от жары задницы к ступеням приварились? — спросил он.
Многообещающее начало. Мы с Лешей переглянулись.
— А почему так грубо? — поинтересовался я.
— Не надо делать вид, что меня только что заметили. Поехали!
— Никак не пойму, почему моя сестричка взяла себе такого сердитого крокодила, — сказал я Леше, поднимаясь со ступенек. — Послушай, приятель, а долго ехать?
Водитель не ответил, вразвалочку пошел к машине, вращая на указательном пальце связку ключей. Леша толкнул меня в бок и показал кулак. Я скривился, как от зубной боли, не принимая его жеста. Злость всегда помогает мне держаться уверенно в сложных ситуациях, а заискивать перед незнакомым крокодилом, который откровенно и без особых причин хамит, я не привык.
Мы с Лешей сели на заднее сиденье и буквально утонули в нем. Я не видел даже водительского затылка — он был спрятан за высокой спинкой сиденья. Машина с приглушенным гулом рванула с места. Леша на секунду потерял равновесие, хотел ухватиться за дверную ручку-подлокотник, но промахнулся и с щелчком открыл вмонтированную в дверь пепельницу.
— Попрошу не курить, — подал голос водитель.
— Послушай, — не удержался я, — а почему ты такой нервный? Может быть, тебе заплатить, чтобы ты заткнулся?
Ну все, одного врага мы уже заполучили. Водитель стал срывать злость на рычаге передач и руле, отчего машина жалобно повизгивала и дергалась из стороны в сторону. Некоторое время я сидел молча, подыскивая в уме точные сравнения и образы, которые можно было бы запустить в ответ на очередное хамство нашего извозчика. Когда мы выскочили на Ялтинское шоссе, я прилип к стеклу, чтобы запомнить дорогу, но водитель неожиданно развернулся и снова погнал в центр города. Я понял: он проверял, нет ли за нами хвоста.
Минут пятнадцать мы кружили по алуштинским улочкам, и я не преминул съязвить:
— Похоже, дружище, что ты забыл дорогу. Водитель наверняка бы ответил, если бы в этот момент не включился зуммер портативной радиостанции, лежащей на приборном щитке. Он поднес аппарат к губам:
— Слушаю!
— Ну как там? — задребезжала радиостанция женским голосом.
— Едем… Порядок.
Женщина — а это наверняка была сама Милосердова, с которой я разговаривал по телефону, — понимала, что ее разговор с водителем мы с Лешей прекрасно слышим, и добавила уже специально для нас:
— Тогда передай братишке мой воздушный поцелуй.
— Ага, — ответил водила сквозь зубы. — Сейчас. — И положил радиостанцию на щиток.
— А как же поцелуй? — напомнил я, касаясь тугого плеча водителя.
Он едва успел увернуться от встречного «КамАЗа» и так сильно скрипнул зубами, что, должно быть, рот его наполнился костной крошкой. У меня невыносимо чесались руки. Я уже вполне осознавал наше с Лешей обреченное состояние, а когда терять уже нечего, можно смело срываться с цепи — хуже не будет.
Леша, по-моему, чувствовал себя скверно. Он глубоко увяз в мягком сиденье и с напряженным лицом смотрел на свои руки, сцепленные в замок. Ему больше не о чем было думать, как о своей участи и своей роковой ошибке, когда он имел несчастье познакомиться со мной и отдал свой отпуск в жертву моим авантюрам.
Некоторую часть пути мы ехали молча. Водитель напоминал мне атомную бомбу, снятую со всех предохранителей и готовую к подрыву, и я посчитал разумным пока не прикасаться к нему. Дорога серпантином уходила вверх, и на каждом крутом вираже машина пронзительно визжала колесами. Под нами сверкала лазурная гладь моря. Кипарисы, взмывая вверх из можжевелового ковра, подпирали небо. Пейзаж вокруг нас был изумительным и действовал умиротворяюще.
— Послушай, дружище, — снова обратился я к водителю, но уже с гуманной интонацией в голосе. — А почему поляну назвали Барсучьей? Там, должно быть, повсюду барсуки пасутся?
Водитель, разумеется, продолжал молчать, как восковая фигура. Леша тоже упорно не желал поддерживать беседу. Я заскучал. В стремительном развитии событий образовался провал, и я завис в нем.
Стало сумрачно — мы въехали в лесную зону. Я обратил внимание, что навстречу нам не проехало ни одной машины. С правой стороны дороги мелькнул указательный знак: «Барсучья поляна — 7 км».
Внезапно водитель свернул с шоссе на фунтовую дорогу. Под колесами захрустел гравий.
Переваливаясь с боку на бок, «БМВ» на низкой скорости преодолевал глубокие промоины.
— Во время дождей здесь, наверное, не проедешь, — заметил я.
Я сам себе напоминал говорящую куклу. Что тут еще надо выяснять? Милосердова не такая глупая, чтобы принять нас в том же доме, куда я звонил ей из Алушты. «Ум — отличительная черта сильных мира сего, — сказал я себе. — А этим качеством, увы, я не обладаю в той мере, в какой бы мне этого хотелось. И за это буду бит… Вот только Лешку жалко. За что страдает парень? Всю жизнь посвятил тому, чтобы уменьшить страдания людей, а сам получит по балде, считай, ни за что».
