— Я о вас беспокоился, — сказал он нервно. — Помочь вам встать?
— Извольте.
В общем, бармен поднял меня с полу. Слава богу, ему удалось отыскать дверь и мы выбрались из уборной: я — еле держась на ногах, он — приобняв меня рукой, но почти не касаясь, а лишь задавая нужное направление. Он порывался вызвать мне такси.
— Нет, за мной кое-кто зайдет, — сказал я.
— Честно?
— Девушка. Уже выехала. Я знаю, о чем вы думаете.
— Я ни о чем не думаю, — сказал бармен.
Я нашел незанятый столик. После обеда посетителей поубавилось, а теперь сюда повалил отработавший смену люд. Меня все сторонились. Уж и не знаю почему, но я стал думать о Шеймасе и его тетрадке.
В конце концов приехала Ясмин.
Она стояла надо мной совершенно ошеломленная:
— Да ты пьян как зюзя!
Господи, до чего же она прекрасна. Мне захотелось овладеть ею — прямо здесь, на месте. Подошел бармен, и они перекинулись несколькими словами, но так, что я не слышал. Он посмотрел на меня, затем снова на нее. Вставил палец в ухо, покрутил им, словно выковыривая серу. Я знал, о чем он думает.
Ясмин посадила меня в такси. Я понятия не имел, куда мы едем. Пытался выяснить это, глядя на дорогу и по сторонам, но не смог. В голову закралась ужасная мысль. А что, если меня зовут Шеймас? И Ясмин везет меня в «Гоупойнт»? Я запаниковал.
— Куда мы едем? — спросил я.
— Я везу тебя домой. В смысле, к тебе домой.
Это меня устраивало.
Когда мы прибыли, поднялась забавная суматоха. Сара и Мо были все еще — опять — в пижамах, но подошли к двери, чтобы выяснить, что происходит. Между прочим, Ясмин вовсе не обязательно было обнимать меня так, будто она помогает мне держаться на ногах. Не так уж я был и пьян, потому что отлично заметил, какими взглядами обменялись Сара и Ясмин. Они проделали то же, что все женщины: быстрый подсчет и обработка тысяч мелких деталей, распределенных по сотням коробочек, — все описано, пронумеровано, оценено, утверждено, осуждено и отвергнуто. И все это в мгновение ока. В общем, формального знакомства не состоялось. Помню, из-за плеча Сары, нахально осклабившись, выглядывал Мо.
— Ему надо лечь, — сказала Ясмин.
Сара повернулась на пятках:
— Сюда.
— Я помогу ему подняться по лестнице, — сказал Мо.
— Мне не нужна дерзкая Момощь, — весело сказал я.
Они отвели меня в мою комнату и уложили в кровать. Сара расшнуровала мне ботинки, но Ясмин сказала:
— Дальше я справлюсь.
— Он мой отец, — сказала Сара. — Я все сделаю сама.
— Да ладно тебе, Сара, — сказал Мо.
— Что? — резко повернулась к нему она.
— Оставь их в покое, — сказал Мо.
Сару, похоже, что-то злило. Я послал ей воздушный поцелуй, и она вышла вслед за Мо. Ясмин тихо прикрыла дверь.
— Хочешь, чтобы я осталась? — спросила она.
— Еще бы.
Она сняла пальто и бросила его на стул. Стянув с меня ботинки, она расстегнула на мне рубашку, затем, поочередно подняв мои руки, стащила ее с меня. После чего расстегнула мой ремень. Я попытался сделать то же самое с ее ремнем. Получилось как-то непристойно.
— Нет, — сказала она. — Не сейчас.
Это меня немного протрезвило. Совершенно верно: когда я в таком виде, секс — последнее, что мне нужно. Я выпрямился и уставился на свое отражение в зеркале. И что же мне тут, в спальне, делать? Сна не было ни в одном глазу. Я встал и легонько отстранил Ясмин.
— Ты куда?
Я прошел в свой домашний кабинет и достал из тайника тетрадь Шеймаса. Мне нужно было убедиться, что она там, что никто ее не похитил. Шеймас доверил ее мне. А сейчас я был так пьян и растерян, что на какую-то минуту даже вообразил, будто он написал это лично для меня.
ГЛАВА 29
Я, Шеймас Тодд, весь как есть простой солдат королевы, а это мое завещание и свидетельство очевидца. Про «завещание» небось курам на смех, так что пускай одно «свидетельство очевидца» остается. Но уж зато честно, по правде, ничего, кроме правды, и только то, что я видел своими глазами. Если я чего сам не видел, а только подумал или слышал от солдат или от кого другого, я такое выкидывал. Кругом и без того все байки травят, не хватало еще и мне туда же.
Я отслужил двадцать два года. Родился в 1955-м, призвался в восемнадцать. В последнее время мне пришлось туго, но я не жалуюсь, сам виноват: после отставки мне выдали несколько тысяч фунтов, а я не сумел распорядиться ими по-умному. Сам напортачил, винить тут некого, не подумайте, что я нюни распускаю. В жизни не распускал.
Не буду особо распространяться о том, как жил до армии. В основном ничего хорошего. Отца я не знал, а матушка моя, земля ей пухом, была малость того. Я имею право так говорить, потому что она моя мамка, но если такое скажет другой солдат, я ему хребет сломаю. Еще до призыва, бывало, всякие брехуны на мамку наговаривали, и уж им от меня не поздоровилось. Про отца я знаю одно: он был солдатом. Не знаю, какого полка. Сам я попал в армию из-за брехуна, который болтал, будто мой отец не солдат, а рота солдат. С ним я тоже разобрался, но меня привлекли по закону. Как-то раз мой инспектор по надзору упомянул про армию. Я тут же метнулся на призывной пункт, что на Халфорд-стрит, и армия освободила меня, уладив дело с инспектором.
Хоть мамка в 1988-м напилась, упала и померла, я все еще не потерплю, чтоб о ней трепали языком. Я тогда служил в Белфасте, и меня отпустили домой на похороны. У меня где-то есть сестра, но она вообще глазу не кажет. Поговаривали о сводном брате, но если такой и есть, я его ни разу не видел. Моя семья — это армия, так что после кремации любимой матушки я вернулся в строй и подписался на очередные семь лет.
Я начинал рядовым Стаффордширского полка и дослужился до старшего сержанта. Три срока службы в Северной Ирландии, в том числе высадка на Фолкленды на смену потерпевшим в боях. Так что к 91-му, когда началась война в Персидском заливе, я стал закаленным бойцом. А почти все мои хлопцы были салагами лет восемнадцати — двадцати одного. Я был им большим и грозным Папаней и за каждым приглядывал. Обо мне говорили, что я строгий, но справедливый. А чего вы хотели? Я всегда начеку. Я заботился о своих парнях. И они это понимали. Я говорил им: мол, преданность и чувство юмора — вот все, чего я от вас требую, но на чувство юмора можете забить, и они всегда смеялись. Что тут смешного? Так или иначе, под вражеским огнем не до смеху.
Однажды на боевом дежурстве в бандитской Южной Арме один солдат отвлек меня анекдотом про трех монашек, которые пошли по грибы, и мне отстрелили фалангу пальца. Того самого, на который надевают обручальное кольцо. Мне еще повезло, что снайпер ИРА такой мазила. А на Фолклендах я сломал ногу. Но это случилось, когда мы играли в футбол, уже после того, как отвоевали острова у аргентишек. Поскользнулся на овечьем дерьме. Вот и весь ущерб, учитывая мой богатый боевой опыт.
