ума красота. Фред. Вот потому я и заклеил эти стены. Было невозможно смотреть на них и не хотеть ворваться в эту природу. Которой уже нет. Вокруг города не реки, а отстойники, не леса, а свалки мусора. Такая спокойная природа может нам только сниться. И то не может.
— Почему ты просто не закрасил её?
— Если бы я это сделал, я был бы хуже всех тех, кто засирает природу. Я бы безвозвратно бы уничтожил нечто прекрасное и уникальное, чего больше не осталось. Но смотреть на это я тоже не мог, понимаешь?
Молчу в ответ. Поворачиваюсь к книжной полке и начинаю внимательно осматривать полки. Взгляд мой приковывает тетрадь без названия, стоящая в дальнем углу стеллажа. Беру её и открываю, после чего застываю на месте.
– “Повар апокалипсиса”?! Ты серьезно? Не боишься держать такую книгу дома?
— Не капельки. Ты же не собираешься никому говорить, Фред? — на лице его играет странная нехорошая улыбка.
Я держу в руках запрещенную книгу. Книгу, которая передается из рук в руки и переписывается от руки в тетради. Внутри чертежи оружия, рецепты ядов и взрывчатки. Пособия, как взрывать мосты и сбивать поезда с рельс. Руки мои холодеют.
— Зачем это тебе, Конрад?
— Для будущего, конечно. Для светлого будущего и свободы для каждого.
— Ты террорист?
— Нет, конечно. Я просто хочу изменить мир. Вот о чем я хотел сказать тебе на улице, но не осмелился. Слишком много глаз, слишком много ушей. Меня не поймут. Люди пока не готовы к моим идеям. Но я знаю, я могу изменить этот чертов мир.
— Взрывчаткой и оружием. Изменишь мир, уничтожив государство?
— Я не противник ни нашего государство, ни какого-либо другого, Фред. Мой враг — сама жизнь, который мы существуем, — он слегка покачивается от выпитого алкоголя, — Жизнь, которая уничтожает в нас Людей. Если бы я мог набраться однажды сил, воспрянуть, выпрямиться во весь рост, я бы посмотрел в глаза жизни. И хочу, знать, что же я там увижу? Любовь, ненависть, презрение? Я не знаю, что нам ждать в её очах. Но знаю, что там быть должно.
Страх. Если бы природа смогла бы однажды осознать, что создала Человека, она бы содрогнулась. Ибо нет существа могущественнее, чем Человек, нет существа, более способного. Человечество способно щелчком пальцев уничтожить само явление жизни. Но только оно способно изменить саму реальность к лучшему. Еще несколько лет и вселенная окажется в руках всесильного существа, не бога, но Человека. И тогда всему нашему бытию придется ответить за то, что уничижало нас, ставило на колени, сводило с ума и растаптывала, стирая в пыль.
— Что за бред, — возмущаюсь я, — ты перепил абсента. Говорил же, что это плохая идея.
На секунду мне кажется, будто вокруг Конрада плывет зеленая дымка, образующая за его спиной силуэт улыбающейся женщины.
— Нет, Фред, меня алкоголь не берет. Хоть тонну выпью, но не одурею. Но понимаешь, мы стали биомассой, Фред. Студнем. Я не собираюсь это терпеть. Я, родившийся в трущобах, поднимусь до небес, чтобы низвергнуть их. Мы черным дождем прольемся по миру. И дома, прогнившие изнутри треснут, падут. В этом новом мире мы зашевелимся и начнем жить.
— Вот такое ты будущее готовишь? Ты уверен, что оно не будет хуже настоящего. А, Конрад?
Он лишь смеется в ответ.
— Наше настоящие мрачно. Ты говоришь, что я готовлю такое же будущее. Но, поверь мне, прошлое наше было еще хуже. И я, к сожалению, приложил к этому руку.
Он быстрыми и ловкими движения подбегает к кровати и достает из-под неё длинный сверток ткани. Далее он одним взмахом разворачивает его, после чего в руке его появляется катана. Я прижимаюсь к стене. Тот человек, что стоит передо мной сейчас не имеет ничего общего с холоднокровным Конрадом Ньмюманом, которого я знаю. Тут скорее одержимый фанатик. Алкоголь не берет? Ну-ну. Он с усмешкой рассматривает катану, после чего из того же свертка достает черно-красную маску, закрывающую нижнюю половину лица.
— Да, — протягивает он, — старые дни в Алайсиаги. Я шел туда за борьбой с застывшим обществом, а в итоге — попал в культ, где людей разбирают на органы.
— Они и меня чуть не разобрали, знаешь ли.
— Мои дни с ними закончились давным-давно. Я был разочарован. Но, как ты знаешь, алайсиаги просто так не отпускают, — пока Конрад говорит, он играется с катаной в руке, — Но мне улыбнулась удача: началась война. Я пошел добровольцем на фронт… чтобы сдаться в плен. Практически с самого начала войны на той стороне появились легионы из наших солдат, перебежавших на сторону “врага”.
Я думал, мы сможем изменить общество, свергнуть старую власть. Но легионы распались еще до окончания войны. Поражение, которое должно было заставить Город измениться, лишь привело к стагнации. Власть не сменилась, а по сути, только закрепилась. Я был разочарован во всем. Мне пришлось сменить имя, документы, жизнь. Но сдаваться я не намерен. Знаешь, зачем я говорю тебе это, Фред? Я увидел в тебе достойного человека, который поймет меня. Так что, Фред, что думаешь, присоединишься ли ты ко мне? Ты потерял в жизни очень многое, а жизнь тебе много чего задолжала. Так нагнем же эту суку! Поставим её на колени.
— Я не собираюсь становиться террористом.
— Ох, — он скидывает с себя маску, подходит к столу и осушает оставшуюся часть алкоголя в бутылке, — я же объяснял. Когда-то я хотел брать все силой. Но я кое-что понял. Усилия сотен человек бесполезны из-за бездействия тысяч. Пока мы все будем спать по своим норам, любить свои кучи мусора, ничто не изменится. Я хочу просвещать людей.
— Что?! — я потерял нить его рассуждений.
— Я долго искал причины. Долгие бессонные ночи. И вот я нашел её, главную причину застоя мира. Бесконечная тупость человечества. Пока большая часть населения не узнает наши истины, идеи свободы, ничего не изменится! Мы должны доставить до них эти идеи. Если они не смогут принять их, то мы вобьем эти идеи в головы как гвозди.
— И чем это будет лучше обычной пропаганды?
— Ничем. Фактически, это она и есть. Только направленная не на корыстные цели, а на благое дело. Мы должны передать людям идеи свободы и развития. Это всё, что мы сможем. Наши идеи — это все, что от нас останется. Когда мы умрём, останутся только они. Только воспоминания, что мы создадим, и идеи что мы привнесем в мир. Помоги мне сделать это, Фред, наши идеи будут жить вечно.
— Нет, Конрад.
