потом начинаешь ставить на них эксперименты без обезболивания.
– Просто поражаюсь твоей прозорливости. За всю мою прежнюю жизнь никто не вываливал мне разом всей правды.
– Охотно верю. Теперь твоя жизнь поделится надвое – до сегодняшней ночи и после.
– Размечтался. Лучше давай остановимся на моих экспериментах. Можешь рассказать о них подробней?
– С удовольствием. С кого начнем?
– Видимо, с самого начала.
– А кто у нас в самом начале?
– Петькин папаша, конечно. Или ты разузнал обо мне не известные мне подробности?
– Ладно, нехай будет Петькин папаша.
– Нехай. Так в чем же я перед ним провинилась?
– Возможно, я смогу выудить на свет божий печальную истину, если ты честно ответишь на все мои вопросы.
– Я тебе врала когда-нибудь?
– Мы с тобой до сих пор никогда не рядились по гамбургскому счету.
– В каком смысле?
– В смысле – не разговаривали о сокровенном.
– Я же поведала тебе всю свою жизнь!
– Да, твою собственную версию.
– А чью версию хочешь узнать ты?
– Я хочу составить объективное представление.
– Вот здесь, ночью, посреди улицы?
– Нет, в апогее наших с тобой взаимных отношений.
– В каком еще апогее? Где ты его узрел?
– Мы раньше гуляли вместе хоть раз?
– Мы и сейчас не гуляем вместе. Ты за мной силой увязался, я тебя не звала.
– Еще бы ты позвала. Так не бывает!
– Постой, ты увидел свое достижение и новую ступень в том, что я от тебя не отвязалась?
– А не надо отвязываться. Хватило бы простого и категорического «нет».
– Хорошо: нет.
– Что «нет»?
– Иди домой, погуляю без тебя.
– Я не могу бросить тебя здесь одну.
– По-моему, мое «нет» прозвучало достаточно категорично и совсем просто. Мне для выразительности добавить какой-нибудь жест?
– Ничего не выйдет.
– То есть, ты одержал надо мной новую победу? Я не хочу от тебя избавиться, только делаю вид для проформы?
– Именно.
– Значит, чем мужик тупоумней, нахальней и грубей, тем больше побед он одерживает над женщинами?
– Примерно так. Разумеется, перечисленных тобой качеств недостаточно, но они необходимы.
– Кажется, я понимаю причину твоего холостого состояния.
– Ничего ты не поняла.
– Ты ведь не знаешь моих мыслей, но уверен в моей непонятливости. Почему так?
– Жизненный опыт. Пусть скромный, но крайне интенсивный.
– И дающий тебе возможность увильнуть от представления доказательств моих экспериментов над своими мужчинами?
– Какие еще нужны доказательства? Три мужика вокруг тебя вьются, а ты от них носик воротишь. Небось, еще и при случае натравливаешь друг на друга.
– Кого я натравливаю? – вполне искренне вскинулась Вера, и в темноте, сквозь туман, ее бледное лицо показалось Воронцову чужим, медленно утопающим во мгле. – Кого на кого я натравливаю? Нет, ты не отмалчивайся!
– Я и не отмалчиваюсь. Муж о твоем местонахождении давно осведомлен, поделился информацией с квартирным хозяином, оба тебя домогаются в меру способностей. Вот только пока не знаю, как поживает Петькин папа.
– И какие же претензии ко мне?
– Если ты хотела всех их бросить, почему они так много о тебе знают? Не удивлюсь, если они даже соединят усилия.
– Соединят? Думаешь, я планирую себе мужской гарем? По-моему, после какой-нибудь Клеопатры и Екатерины Второй еще ни одну женщину не обвиняли в подобном.
– Хочешь сказать, тех двух обвиняли без причин?
– Понятия не имею, я историей их правления никогда не занималась. Ты историю не приплетай, ты расскажи о моей виновности. Я не должна была сообщить мужу, куда он может привезти мои вещи, если у него проснется совесть?
– Не должна.
– Почему же?
– Ты ведь живешь здесь со мной.
– Я не живу с тобой, мы с Петькой живем у тебя в квартире.
– Не имеет значения. Для всего нашего дома, твоего мужа и квартирного хозяина ты живешь со мной.
– И как же мне оправдаться?
– Оправдание невозможно. Так устроено человеческое сознание. Женщина никогда не живет с мужчиной в одной квартире – она неизбежно живет с ним.
– Почему?
– Так – более естественно.
– Почему?
– Потому что женщина, честно говоря, не может жить в одной квартире с мужчиной и не принадлежать ему.
– Почему?
– Так повелось от века.
– Двадцать первый век на дворе. Это мужчины теперь не могут просто жить в одной квартире, все считают их живущими друг с другом.
– Совершенно верно, но и женщин от условностей не освободили – по крайней мере, в нашем отечестве.
За разговором они медленно двигались между темными прямоугольными силуэтами сухопутных жилых дредноутов, постепенно прорастающими из непроглядности на фоне светлеющего неба. По мере убывания темноты все явственней становилась бледная пелена тумана, залившая дома выше крыш. Редкие светящиеся окна виднелись сквозь полупрозрачную кисею размытыми мутными пятнами, зрячие глаза среди великого множества слепых глазниц утреннего города.
– Не пытайся призывать меня к нравственному образу жизни – никогда не прощу тебе пошлости, – категорично заявила Вера, не глядя на своего сопровождающего.
– Твой образ жизни меня вполне устраивает, – заверил ее Воронцов, приклеившись взглядом к щеке отвернувшейся от него матери беспутного подростка и жены долговязого сатира.
– Еще бы он тебя не устраивал. Я бы тебя избила прямо здесь, если бы ты только попробовал высказать мне претензии.
– Ты только по отношению ко мне испытываешь такую агрессию, к мужчинам или к человечеству в целом?
– Я не испытываю агрессии.
– Ну как же? Только что обещала меня избить.
– За дело.
– Бьющие всегда считают себя правыми. По принципу: ты виноват уж тем, что хочется мне кушать.
– Ладно, договорились: я уличная хулиганка, избиваю всех, кто косо на меня посмотрит.
– Я не заходил в своих суждениях настолько далеко. Но если ты сама так считаешь…
– Прекрати дурака валять!
Воронцов за время совместного проживания привык разговаривать с Верой как с равной – не невестой, не женой, даже не просто привлекательной женщиной, на которую он положил глаз, а как с человеком, делящим с ним кров. Теперь голос человека незнакомо дрогнул, одинокий в тишине, и опытный холостяк изумленно вздел брови до самой челки, очень короткой и растрепанной.
– Ушам не верю! Ты на меня обиделась? – радостно воскликнул он.
Вера ответила не моментально и хлестко, а после паузы и тихо:
– Кажется, ты собой доволен?
– Ты о чем?
– Ну как же! Сумел-таки обидеть женщину, столько усилий потратил.
– Хватит придуриваться. Болтаем и болтаем, слово за слово, как всегда. Если ты вдруг решила надавить на слезу, я констатирую наличие с твоей стороны далеко идущего замысла.
– Ну конечно! Я ведь ни слова в простоте не скажу.
– Ни слова. Так поступают все женщины. Возможно, друг с другом вы всерьез болтаете беспредметно, но с нами высказываетесь только с
