его преступлений, он продолжал утверждать, что знать не знает ни о каких убийствах и грабежах, нигде не был, ни одну из жертв не видел, и все, что утверждают следователи, – ложь и напраслина. Поначалу такой же позиции придерживалась и юная фигуристка Вера.
– Я ничего не знала, – твердила она. – Какие украшения, какие монеты? Ничего не знала, не видела. И по телефону я не звонила, никого не просила о помощи.
Дело осложнялось тем обстоятельством, что Сиротинин всегда старательно уничтожал отпечатки пальцев, вообще старался не оставить ни малейшего следа своего пребывания в квартирах своих жертв. В результате прямых доказательств его участия в преступлениях было очень мало. То же самое относилось и к Найденовой.
Таким образом, следствие столкнулось бы с серьезными трудностями в построении убедительной базы доказательств совершенных преступлений, если бы не признания фигуриста Романа Лещинского. Убедившись, что Егоров и Храпченко ведут с ним честную игру, фигурист с первого же допроса начал подробно рассказывать, как созревал общий замысел всех убийств, как осуществлялось каждое из них.
Как оказалось, замысел этот возник у Игоря Сиротинина давно, лет десять назад. Но до поры до времени это был только замысел, и ничего больше. Массажист Сиротинин, видя успехи сына в фигурном катании, решил перейти на тренерскую работу и сделать из сына суперзвезду. Но этим его мечты не ограничивались.
– Впервые он мне все рассказал, когда мне исполнилось восемнадцать, – признался Лещинский. – Сказал, что мечтать о карьере успешного фигуриста здесь, в нашей стране – это, конечно, неплохо, но очень мало. Спортивная карьера короткая, уже к тридцати годам я выйду в тираж. И что потом? Стать каким-нибудь спортивным деятелем, сидеть в кабинете? Вместо этого он предложил мне другой план…
Этот план отец открывал сыну не сразу, а по частям. Сиротинину было важно полностью подчинить волю Романа себе, вдохновить его перспективой богатой жизни на Западе. Надо было, чтобы у юного фигуриста не осталось никаких сомнений в том, что надо делать; надо было, чтобы он не остановился ни перед чем, даже перед убийством.
Так постепенно отец раскрыл перед сыном весь свой замысел, состоявший в том, чтобы находить в Москве состоятельных людей, которые собирали бы ценные вещи, которые имели бы спрос за рубежом.
– Но почему вы убивали и грабили именно деятелей искусства? – спросил Егоров. – Почему ваши жертвы – это дирижеры, певцы, артисты?
– Так ведь у нас в стране нет других богатых людей, – ответил Лещинский. – То есть, наверное, они есть: какие-нибудь цеховики или большие начальники. Но цеховиков еще искать надо, а до начальников не доберешься. А артисты – вот они, на виду. А главное, к ним подобраться не так трудно. Ведь они, как правило, люди общительные. И потом, мой вид спорта близок к искусству, и я мог без особого труда познакомиться с тем или иным деятелем, побывать у него в квартире.
– Стало быть, ты выполнял в вашей группе роль наводчика? – уточнил Егоров.
– Нет, – не согласился Лещинский. – Так неправильно меня называть. Наводчик – это тот, кто первый узнает о богатом «карасе», наводит на него. А первым о будущей жертве узнавал отец. О, у него все было продумано! Он всегда говорил, что в нашем замысле главное – иметь нужные сведения. Он собирал данные о богатых людях везде, где мог. Вел картотеку таких людей, заносил в этот журнал все новые записи. И когда мы начинали заниматься тем или иным человеком, к этому моменту мы о нем уже многое знали. Моя же роль была другая. Я должен был первым проникнуть в квартиру будущей жертвы, осмотреться в ней, по возможности сделать слепки с ключей. Должен был установить, где хранятся ценности, как они хранятся. Но главное – я должен был рекомендовать хозяину квартиры занятия массажем, рекомендовать отца как массажиста. И если жертва клевала на эту удочку – все, дело было сделано. Все остальное отец брал на себя.
– Остальное – это убийства? – спросил Егоров.
– Ну да. К этому он меня не привлекал. Я должен был находиться где-то рядом – допустим, на лестничной площадке, но в таком месте, где бы меня не видели соседи. Когда главное было сделано… ну, то есть хозяин был уже мертв, тогда отец звал меня. И мы вместе собирали то, что намечали унести.
– Но у тебя была и вторая часть работы – сбыт награбленного, верно? – уточнил капитан.
– Да, сбыт – это было важно, – подтвердил Лещинский. – Можно сказать, ради этого все и затевалось. Тут было очень важно, чтобы я показывал высокие результаты на соревнованиях, чтобы меня включали в сборную, посылали за границу.
– А кто находил «жучков», которые жили там, за границей, и которым ты сбывал награбленное? – спросил Егоров.
– Их тоже находил отец, – ответил фигурист. – Он их искал через их московских знакомых. Люди этого сорта знают друг друга, они образуют свой подпольный синдикат. И какой-нибудь Арсен или Аркадий из Москвы мог назвать адрес магазина на Елисейских Полях, назвать имя хозяина. И я приходил туда не просто так, а с рекомендацией. И мог смело говорить с хозяином, торговаться, не боясь, что он вызовет полицию.
В ходе допросов выяснилась и роль Веры Найденовой. Отец с сыном не собирались ее ни во что посвящать – Сиротинин считал это опасным. Она была всего лишь партнершей, живой куклой, которая должна была выполнять сложные фигуры катания.
Однако, постоянно общаясь с отцом и сыном, слушая их разговоры, иногда и обедая с Лещинским в ресторанах, юная фигуристка постепенно стала разделять их взгляды, их отношение к жизни. Ее уже не привлекала только спортивная карьера, ей хотелось богатства, легкой жизни. Сиротинин заметил это, и когда настал критический момент и потребовалось заманить Егорова в ловушку, он обратился к девушке за помощью. И она сразу согласилась.
– Хорошо она вас развела, правда? – заметил Лещинский, когда зашла речь об этом эпизоде. – Я рядом стоял, все слышал. У нее так голос дрожал – я сам чуть не заплакал, честное слово!
– А больше она ни в чем не участвовала? – уточнил Егоров.
– Нет, больше ни в чем, – подтвердил фигурист. – Мы даже денег ей за этот звонок не давали. Ей просто хотелось вести такую же жизнь, как и мне.
– Скажи, ведь это твой отец убил человека по имени Петр Петрович? – спросил Егоров. – Того человека, который продал Леонидовой дорогое старинное ожерелье?
– Да, это тоже он, отец, – ответил Лещинский. – Он выяснил, что Петр Петрович видел его, знал, что отец следил за Леонидовой. Он мог
