сходство и несходство, и чему-то тихонько радовался.
— Вчера я дала в Интернете объявление. В Америке сиделку легко найти. Ответственную, качественную хоматенду[10]. А здесь на удивление — затишье!.. Обычно договариваются двенадцать через двенадцать. Но можно трое суток через трое. У меня пока есть только один человек. Посоветовали мамины коллеги. Марина, бывшая беженка. С Украины.
До меня не сразу дошло.
— Анна, — сказал я, ощутив, что она ждёт от меня какого-то ответа. — Я не расслышал. Повторите, пожалуйста.
Она снова улыбнулась. Она меня о чём-то просила. Меня, человека, которого и видит-то впервые!
— Это очень важно. Вы должны мне помочь, Юра. Сегодня вечером мы перевозим маму домой. Я и Марина. А до завтрашнего вечера мне нужно найти второго человека. На постоянный уход. Я предлагаю вам это, скорее, от отчаяния, но, может быть, так мы хотя бы на время сможем быть спокойными за неё.
Посмотрела на меня с надеждой.
— Нужен мужчина. Сами понимаете. Принести — унести. Поднять, перекатить. Женщине одной справиться будет тяжело. Притом у вас есть опыт работы с лежачими больными… Соглашайтесь, Юра.
Моё письмо Э. Д. № 3
(из ящика [email protected] — [email protected])
2021 г.
Дорогая Эсфирь Давыдовна, я так давно вам ничего не писал. Но я часто вижу вас. И у меня есть работа. Три дня через три.
Теперь я хранитель музея. Скоро будет полгода, как я при деле. Вот такой у меня замечательный музей — на зависть всем вокруг. Ваш писчий прибор, ваши японские чашки. И вы сама. Спите. Смотрите за нами. Чтобы мы чего-нибудь не учудили.
Я вспоминаю маму Надю, как я оставлял её одну. Как она оставляла меня одного. Но вы не будете лежать тут в одиночестве. Я выхожу только на кухню или за продуктами в магазин. Это занимает не дольше десяти минут. Остальное время я здесь. Не волнуйтесь.
Когда нужно, я вас переворачиваю. Меняю всё, что необходимо. Бельё тоже, раз в три дня. Приходит Марина, приносит свежее, глаженое. Марина хорошо гладит бельё. Она добрая, эта Марина.
Сашка всё так же. Играет. Совсем не рассказывает мне про свою жизнь. Наверное, ему ещё неловко за тот случай. А я думаю, что тогда всё получилось так, как надо. Хорошо, что он на самом деле не наделал долгов. Это главное.
У меня сын, а у Марины, которая сидит с вами всё остальное время, — дочка с маленьким ребёнком. И дочка тоже совсем молодая, ей даже двадцати не исполнилось. Дочка однажды заходила сюда, если вы помните. Стояли друг напротив друга — обе темноглазые, темноволосые, у обеих круглые плечи. Певучая речь. Разговаривают быстро, на итальянок похожи. Но не итальянки они никакие, а беженки. В разгар войны умудрились спастись и приехали сюда. Здесь Марина училась в юности. Фамилия у неё — Луковище. Я случайно узнал. Смешная фамилия, правда?
Грачёв ответил на поздравительную эсэмэску. В мае у него был день рождения. Я купил ему в подарок антикварное пресс-папье. Но подарить не решился. Так и стоит у меня дома.
Обратно, в медицину, меня не тянет. Как подумаю об этом — так сразу не нахожу себе места. Говорят же: как не со мной было. Вот и мне кажется, что все мои медицинские истории случились как будто с кем-то другим. Недавно я хотел вспомнить, чему в норме равен максимальный конечный диастолический объём левого желудочка. Не вспомнил. Линейный размер знаю: пять и пять, толщину стенок помню, давление в лёгочной артерии тоже. Разброс массы миокарда помню приблизительно. Не точно. В Гугл не полез. Зачем? Устал от цифр.
Анна разрешила мне разобрать архивы вашего отца, профессора Давыда Осиповича В. И я на досуге читаю его записи. Их тут целые чемоданы! За год точно не управиться. Вот откуда вы, Эсфирь Давыдовна, взяли свой метод — заставлять пациентов писать. Расписывать если не каждый свой день, то ключевые события. Подробно, обстоятельно. Я снова набираю в ворде бесконечный текст. Эта работа не даёт мне расслабляться и падать духом. Иногда я читаю вам вслух выдержки — вы, конечно же, всё слышите. У вас был замечательный отец.
Приходит Марина, мы вдвоём переворачиваем вас с боку на бок, чтобы не было пролежней. Иногда я и ей что-нибудь зачитываю. Из записей профессора. Несколько раз, когда я приходил сменить её, она побыла со мной чуть подольше. Мы сидели и разговаривали. И она не торопилась к своей дочери. И я тоже не хотел, чтобы она уходила.
Я хочу спросить вас, Эсфирь Давыдовна, про Марину. Как она вам? По-моему, она очень хорошая.
Сегодня Марина принесла на работу бутылку вина, помянуть отца. Он умер ещё до войны. Мы выпили. Она рассказывала про свой маленький город, которого уже нет на карте. У них в одну зиму вдруг вымерзли яблони, а тем же летом обмелело озеро. И ещё ветром с приусадебного участка сорвало парник и унесло «прямо по небу, неведомо куда».
— И мы всей семьёй переживали, а мама-то как плакала… Что мы будем есть, говорила. Она же на продажу по два урожая собирала за сезон. Какой-никакой, а заработок. Несколько лет подряд мы ту теплицу поминали. Кто бы знал тогда, что парник этот — всё равно что пылинка. Что и дома придётся оставить, и вещи. А мы: парник… Такие дураки были, господи…
Она говорит «господи» — и крестится.
Марине я пока ничего не рассказывал о своем прошлом. Мне трудно: вроде бы вам я уже всё рассказал, зачем же по второму разу? Да ей это тоже сейчас ни к чему.
Когда Марина говорила про свою старую дачу — про теплицу с погибшими огурцами, про цветник, разбитый возле крыльца, — в голове у меня щёлкнуло и я вспомнил, что когда я был совсем маленьким, мы с мамой тоже жили на даче. Воспоминание пришло само собой, и для меня это был настоящий подарок.
Оцинкованный тазик с мыльным раствором, налитым почти до краёв. В сероватой воде с пузырями отмокают всякие вещи. Вот кусок вялой фланели с жёлто-синими грушами, у меня когда-то была маленькая рубашка из такой ткани. Рука вытягивает эти груши из мыльной воды — и к ней по воздуху слетает вторая рука. Рубашка выныривает, как будто она не рубашка, а рыба или маленький дельфин. Вот он шлёпает по мыльной поверхности
