тюрьму до конца своих дней. Для селка такое наказание хуже смерти. Действительно, многие лишат себя жизни, если им не позволят свободно разгуливать по Алифросу.
Пазел пристально посмотрел на толпу селков. Вот в чем дело; вот в чем была причина этих холодных, полных страха глаз. Дело не только в Таулинине. Все они будут привлечены к ответственности, все будут судимы.
Таулинин посмотрел на Энсил сверху вниз.
— Растение не действует на маленький народ, — сказал он. — Ты не будешь спать, но тебя нужно держать взаперти, чтобы ты нас не видела.
— В клетке? — Энсил ощетинилась, пятясь к стене. — Для икшеля это гнусное предложение. Немногие из нас, кто попадает в клетки, когда-либо выходили оттуда живыми.
— Это не помешало вам посадить в клетку нас, — проворчал Мандрик.
Дасту скрестил руки на груди:
— Я говорю нет, спасибо. Я говорю, что мы попытаем счастья на тропе.
— Тогда ты умрешь, — сказала Неда, — как глупый Альяш, как и многие из команды на борту «Чатранда».
— Не читай мне нотаций, девочка, — огрызнулся Дасту. — Сколько Черных Тряпок умерло, когда Роуз потопил ваш красивый корабль?
— Мир, Дасту! — сказал Герцил, вставая между ними. — Таулинин, мы должны поговорить наедине, прежде чем ответим тебе. Но, прошу, будьте с нами потерпеливее.
— Тогда идите и говорите, — сказал Таулинин, — но быстрого решения требует ваша судьба, а не селки.
Путешественники удалились в комнату, в которой они спали, и вскоре разразился настоящий спор, очень громкий. Дасту больше не хотел иметь ничего общего с селками, а Мандрик и Лунджа отвергли предложение Таулинина. Большой Скип и Энсил, казалось, разрывались. Крики становились все более горячими. Только Рамачни стоял молча. Пазел разочарованно посмотрел на него. Почему он ничего не говорит?
— Мне тоже не нравится слепой выбор, — сказал Герцил, — но мы не сможем залечить наши раны на смертельном марше или набивая животы, сидя здесь, под землей. — Он посмотрел на Мандрика и Лунджу. — Вы оба солдаты, обученные доверять оружию больше, чем словам. Как Неда и Кайер Виспек. Но опора на собственные силы — не всегда самый мудрый путь. Когда они сдались нам — своим архиврагам — это был акт мужества.
— Это был единственный выбор, не считая голода и изгнания, — сказал Виспек.
— И это именно то, перед чем мы стоим сегодня, — сказал Болуту.
— Чепуха! — сказал Мандрик. — С таким же успехом ты мог бы сказать, что эти двое были дураками, сдавшись — они все равно закончили голодом и изгнанием, и оказались в худшем положении, чем если бы остались на Песчаной Стене.
— Худшем? — спросил Виспек. — Ты не видел кораблекрушение возле нашего лагеря, полное длому с перерезанными глотками, и слово Платазкра, нацарапанное кровью на палубе.
— И вы преувеличиваете, капрал Мандрик, — сказала Таша. — Селки уже накормили нас и дали кров.
— И угостили красивой музыкой, — усмехнулся Дасту.
Лунджа с любопытством взглянула на него:
— У нас на Бали Адро есть поговорка: певец правдивее, чем оратор, но арфа еще правдивее.
— Очень мило, — сказал Мандрик, — но я все равно не хочу, чтобы меня отравили.
— Тут я с тобой согласен, — сказал Большой Скип. — Он говорит, что мы проснемся растерянными? Питфайр, мы прошли через это с грибными спорами в Лесу! Это было треклято неестественно.
— Эти существа тоже неестественны, — сказал Дасту, — и, клянусь дьяволом, они изворотливы, как мошки. Любой, кто им доверяет, — треклятый дурак.
— Я им доверяю, — сказал Нипс.
Все замолчали и посмотрели на него.
— Они много знают, — сказал он. — Может быть, они смогут мне помочь. И, возможно, у некоторых из вас тоже есть разум-чума, но они еще не знают об этом. Я сомневаюсь, что у селков есть лекарство, иначе они использовали бы его до того, как люди вымерли. Все равно я останусь с ними. Я никому не буду нужен, если превращусь в животное, и... — он посмотрел на Пазела и Ташу, моргая, — мне становится все труднее думать.
Его друзья бросились обнимать его. Пазелу пришлось отвернуться, чтобы Нипс не увидел его слез.
— Доверие опасно, — сказал Герцил, — но действовать в страхе еще опаснее. Давайте, мы должны решить. Неужели мы не примем протянутую руку?
— Да, не примем! — сказал Дасту. — Вы что, все размякли? Им нужен Нилстоун! Прошлой ночью они были на грани того, чтобы выпотрошить нас как рыб. Они узнали, что у нас есть маг, и решили, что шансы в бою не так хороши, как они предполагали. Теперь они рассчитывают на отчаяние, чтобы заставить нас попасться в их ловушку.
— Ты ничего не услышал в их музыке? — спросил Рамачни.
Пораженный Дасту повернулся к нему:
— А ты? Что такого особенного в этой треклятой музыке?
— Почти все, — сказал маг. — Это была часть Кандо Теахтенка, Творение-Песни Ауру, первого народа Алифроса. Именно Ауру построили башню, где мы сражались с Арунисом, чтобы охранять реку и посылать предупреждения; Ауру, чья последняя атака в Войне Рассвета загнала Горгонотов обратно в Ямы; Ауру, чье очарование красотой все еще звучит в некоторых сердцах, подобно звону заколдованного колокола, ударившего много веков назад. Все они ушли из этого мира, но, говорят, самые древние селки ходили с ними в их сумерках и слышали их песни целиком. Возможно, Таулинин ошибся как с нами, так и с Нилстоуном. Но селки извиняются подарками, а не словами, и эта музыка была подарком, даруемым немногим.
Снова воцарилось молчание. Потом заговорила Лунджа:
— Я им доверяю. Поступать иначе — безумие.
Мандрик посмотрел на нее, разгневанно:
— Ты права, Выдра, будь прокляты твои милые глазки.
Дасту презрительно рассмеялся, но он знал, что остался в одиночестве.
— Мы пожалеем об этом, — сказал он. — Если, конечно, нам посчастливится хоть о чем-то пожалеть. Если эти монстры позволят нам проснуться.
Его глаза или черный юмор в голосе сильно напомнили Пазелу о чем-то, но он не мог сказать, о чем именно. Они гуськом вернулись в вестибюль и обнаружили, что селки готовы. К каждому путешественнику подошел селк, державший в руках кусочек чего-то мясистого и коричневого.
— Мы должны посмотреть, как вы глотаете, — сказал Таулинин. — Не бойтесь,
