— А он?
— Ой, он был непреклонен. Сказал: «Все фермеры едят мясо», или что-то в этом роде. Прямо как учитель, все время следит за тобой и поправляет. Это последний раз, когда я терплю его в доме. Можешь и дальше заниматься всякими глупостями, но Уэйд будет останавливаться в мотеле. Боже, как я устала.
— Мы еще поговорим об этом. Пожалуй, с ним действительно непросто. Разогрей мне немного супа и пару тостов. В общем, что сделаешь, то и съем. Нас сегодня вечером не будет. Не хочешь виски?
Виски могло бы помочь справиться со всеми этими сложностями.
— Нет, я вино пью. Делай что хочешь. Только сам. Я иду спать.
Роуни вскинула руки, вытащила из волос заколки и встряхнула головой — в комнате тут же отчетливо запахло розами, даже он почуял этот запах. Она наполнила свой бокал. Она боялась темноты, и потому спала со светом. А вино, объяснила она, помогает заснуть.
Проводя ночи с той девочкой, Шай получал удовольствие еще и от глубокой беспробудной темноты, в которой у него разыгрывалось воображение, в которой приглушалось предчувствие разоблачения и наказания.
Из большой комнаты донесся едва слышный голос Ренти, она разговаривала с кем-то по телефону. Свояченица рассмеялась, хотя ее смех был больше похож на гавканье.
— Какое обвинение тебе предъявили? — спросил Уэйд Уолс, когда Шай вошел в гостиную, успев перед этим сменить костюм из грубой ткани на черные брюки и толстовку с капюшоном.
— Чего? — не понял Шай.
Он терпеть не мог пить суп из кружки.
— Неужели никого не задержали? И с кем ты туда ездил? С Лигой по защите луговых собачек?
— Нет. Я вообще в другом месте был. И гребаные луговые собачки тут ни при чем. Это мои личные дела.
— Послушай, — попытался было урезонить его Уолс.
— Не хочу я об этом говорить. Сказано — это мои личные дела.
Ему снова было двенадцать, он опять был возбужден, но ничего не делал, просто наблюдал за происходящим. Непросто это. Шай стал ребенком, а девочка — взрослой женщиной. Они терлись друг о друга, и это одновременно отталкивало его и возбуждало.
Его дела с Уэйдом Уолсом, о которых Шай никогда особенно не задумывался и которые не считал чем-то особенным, помогали ему уравновесить для себя добро и зло. Он вовсе не разучился вести фермерское хозяйство, он этого просто никогда не умел.
План был простой — открыть ворота и заманить коров на шоссе, разбросав обмазанные патокой листы пластика. Уэйд Уолс вытащил из кармана стопку небольших желтых карточек и тонкий маркер. Он сел за столик в гостиной и принялся писать на них печатными буквами: «ФЕРМЕРЫ, ПРОЧЬ ОТ ФЕДЕРАЛЬНОЙ КОРМУШКИ! ПРЕКРАТИТЕ ЗАХВАТ ОБЩЕСТВЕННЫХ ЗЕМЕЛЬ! НЕТ КОРОВАМ НА НАШЕЙ ЗЕМЛЕ! КОВБОИ, ИЩИТЕ СЕБЕ ДРУГОЕ ЗАНЯТИЕ!» Дописав фразу на очередной карточке, он тут же убирал ее в рюкзак.
— Я тут все гляжу на эти фотографии, — сказал Уолс, продолжая писать. — Каждый раз, когда приезжаю, хочу тебя спросить. Понимаешь, я никогда столько старинных фотографий сразу не видел. Кто это? — ткнул он пальцем в чье-то лицо над корявой подписью. Рука его отражалась в стекле.
— Губернаторы. Губернаторы Вайоминга. Роуни хотела снять фотографии, когда мы поженились, но они всю жизнь тут висели. Мой дедушка был членом законодательного собрания штата и всю жизнь за ними гонялся, не останавливаясь ни перед чем, как слепая собака в лавке мясника.
— Своего рода галерея политиков-жуликов.
— Да, пожалуй. Вот Док Озборн, первый губернатор от Демократической партии. В семидесятые годы девятнадцатого века толпа линчевала Джорджа Пэррота по прозвищу Большой Нос. Док нашел труп, содрал с него кожу, выдубил ее и сшил себе сумку для медицинских инструментов, а еще сапоги. Потом надел эти сапоги на инаугурацию. С тех пор демократы изменились.
— Боже мой, — ужаснулся Уэйд Уолс. — А это кто?
Из овальной рамки на них высокомерно глядел очередной губернатор. Правда, стекло треснуло, исказив черты его лица.
— Кажется, два законодателя спорили по поводу билля о воде, дело было давным-давно. И один из них разбил фотографию о голову другого со словами «не хочу висеть на одной стене с этим придурком».
Он показал на фотографию бородатого человека, на которой были следы от пуль.
— А это демократ из Канзаса, назначенный на пост губернатора президентом Кливлендом. Тебе губернатор Мунлайт, наверное, понравился бы — он ненавидел крупные ранчо и злорадствовал, когда зимой тысяча восемьсот восемьдесят шестого года многие прогорели. Он ратовал за мелкие хозяйства на берегах рек. Эти жалкие сто шестьдесят акров всегда оставались головной болью для уроженцев востока.
— Ты только посмотри на этого идиота, — кивнул Уолс.
Изображенный на фотографии был запечатлен вверх ногами, во время прыжка, а внизу, под ним, человек шестьдесят растягивали большой кусок ткани. Все они были в ковбойских шляпах и стояли с открытыми ртами, задрав головы и глядя на прыгуна. Его черный костюм помялся, а начищенные ботинки блестели на солнце.
— Как на батуте прыгает, — добавил Уолс.
— Это губернатор Эмерсон.
— А зачем он это делает? Или в старом добром Вайоминге голоса избирателей получают только дурачась?
— Да, скорее всего, это избиратели… Я понимаю, что это значит, но объяснить не могу.
— Да ничего это не значит. Человек дурью мается, на все готов, лишь бы его выбрали. Я согласен с Роуни. Выбросить надо эти фотографии.
— Ну, не все же они были дураками. Попадались среди них и хорошие люди.
Уэйд Уолс фыркнул.
— Ладно, — не стал спорить он. — Может, ты лучше расскажешь мне про мясо в морозильнике?
— Не буду я ничего рассказывать. Тебя не касается, что мы едим.
А вот это он зря.
— Я уже говорил твоей милой женушке: меня это еще как касается. Мы пытаемся закрыть ранчо, на которых держат коров. И ты — часть нашего движения. Ты вообще представляешь, какой шум поднимется, если выяснится, что один из наших соратников ест мясо?
— Да брось ты. Давай-ка лучше уточним все детали нашего сегодняшнего дела.
Уолс развернул свою нарисованную от руки карту с тщательно вычерченными линиями оград и границ между частными владениями, государственными землями и землями штата. Шаю понадобилась минута, чтобы все понять.
— Уэйд, — сказал он. — Но это же совсем близко от меня.
— Знаю. Своего рода проверка на прочность. Ты всегда можешь отказаться.
— Послушай, я не стану вредить своим соседям, и мне неважно, что у них там — волки или трава.
Уэйд Уолс откинулся на спинку стула, ничего не сказав.
— И потом, какой смысл резать ограду там, где их владения граничат с общественными землями? Черт побери, коровы просто окажутся на общественных землях. Или наоборот. Смотря где они будут изначально.
