и казий Сабрама для переправы августейших войск /116б/ связали на реке Сейхун плоты и построили из судов переправу и мост. Так как стояли весенние дни и воды очень бурлили, то устройство переправы было не лишено трудности. Несколько раз суда связывали друг с другом, производили предварительные работы, но бурный паводок и обилие воды разрушали их. В конце концов решили переправиться на тех судах, которые были приведены для наведения моста. Кстати, это было в такое время, когда вода Сейхуна, благодаря обилию, кипела и бурлила. Каждая волна этой переполненной реки была похожа на гору Каф, [нависшую] над океаном; каждая струя этой кровожадной реки была подобна бездне небосвода на просторе волнующегося моря волн. Каждая волна — чудовище, силой вырвавшее с корнем деревья лесных зарослей и тащившее их с собой. Если бы ей встретилась на пути гора, она снесла бы ее как песок на дно пучины. Она — будто зеленое море небосвода, по которому плывут корабли, подобно звездам на синем небе, согласно слову: И каждая плавает по своду[362]. Или она — будто море событий времени, в бурление и кипение которых все схвачены и втянуты. Шум волн ее — это рассказ о битве полчищ, погружение в пучины ее животных и зверей, это подобие погружения душ в геену огненную...
[Далее идут стихи без указания автора, возможно, что они принадлежат Ибн Рузбихану. В них дается описание Сейхуна при паводке.]
В общем, в самое бушевание реки Сейхуна мы остановились на берегу ее с намерением переправиться [на другую сторону]. На краю этого кровожадного моря стояло бесчисленное множество людей с [вьючными] животными и скотом, пораженных, не знающих, что предпринять. Там были собраны несколько судов, готовых для перевозки ханского имущества, снаряжения и утвари. Остальные, каждый кто находил силу построить плот из тростника и дерева, прилагали к тому старание и с большим трудом переправлялись через лютую реку. В суматохе этих происшествий погибло и пропало множество верблюдов и [других] животных и много пожитков людей, вроде добра, [необходимого] для здоровья, потонуло в глубине беспредельной реки. Несмотря на то что ко мне было /117а/ почтительное и бережное отношение со стороны знатных амакчиев и эмиров, я не мог найти столько возможности, чтобы переправить своих верблюдов по бокам судна: все еще [во мне] оставались следы слабости. В общем, верблюды погрузились в ту бескрайнюю реку и все потонули в бездне гибели. В самую передрягу и давку на опасной переправе, несмотря на телесное недомогание, у меня в мыслях сложились вот эти стихи:
В Туркестане я так жестоко страдаю от мук и лишений,
Или в Йаси [себе] устрою могилу, или потону в Сейхуне.
В общем, в том опасном походе в силу необычайности божьего предопределения наблюдались удивительные дела. Однако в них содержалось много поучений и тонкие вопросы богословско-философских наук. Однажды в городе Йаси во время усиления болезни и продолжения разных несчастий, из которых каждое могло быть причиной гибели тела, [мне] пришло в голову, что этот полный опасностей поход может обеспечить воздаяние в загробной жизни и быть причиной достижения желаний на этом свете. Но все же мне не подобало бы менять клад отшельничества и угол одиночества на эту суматоху и шум, а [лучше] бы в тихом месте спокойно заниматься преподаванием и сочинительством. Оставить Герат в полном здравии и пойти в Туркестан, подвергнуться там разным бедствиям, испить яд разлуки с друзьями и горечь болезней и пыток, несмотря на существование [во мне] силы воли предпочесть Герат Туркестану, [все это] было очень далеко от здравого смысла и казалось далеким от пути знания и разума...
[Затем описывается диспут, где обсуждался вопрос о судьбе. Темой диспута было: «Судьба и превосходство предопределений божьих над мерами человека».]
Словом, августейшие знамена в середине месяца зу-л-хиджжа[363] переправились через реку Сейхун и в конце того же дня, снявшись с берега реки, проехали мимо крепости Аркук. Августейшая остановка произошла за крепостью Кучан[364], из числа туркестанских крепостей. Оттуда [хан] соизволил начать движение по степи, которая находится между Туркестаном и Самаркандом, делая переходы и остановки вдоль берега Сейхуна. Распространяя на каждой стоянке и переходе разного рода полезные поучения, благополучно направились в области Мавераннахра. Была весенняя пора. Какая весна! С наступлением весеннего равноденствия пришли дни милостей господних...
[После этих слов в присущем Ибн Рузбихану стиле следует восторженное описание степи. Описание автор сопроводил стихами.]
/118а/ Когда посередине зеленого поля, свежего и цветущего, воздвигали престол халифата и его величество делал основание этого трона местом величия и могущества, он соизволил сказать: «Эта местность расположена напротив области Отрар и Халадж[365]». Все эти луга, которые сейчас подобны изящной и красивой линии молодости, блеску радости и кокетства, в пору Близнецов[366] заполняются травами, от изобилия которых стада диких [животных] становятся невидимыми, хотя они пасутся повсюду и их время проходит в спокойствии и благополучии. У них, [животных], нет и тени страха пред хищными зверями, нет в этом округе никого, кто бы осмелился [своей] охотой нарушить их спокойную жизнь. Нет сомнения, что они проводят время в полном спокойствии и становятся очень жирными в такой степени, что устают от быстрой ходьбы и движения. Можно сказать, что в это время побережье реки Сейхун от множества травы, речной и земной дичи, приятности воздуха, чистоты земли представляет рай.
[Далее автор приводит стихи такого же содержания.]
Описание засолоненной степи Самарканда[367]
Итак, мы шли от стоянки к стоянке по пространству той степи, пока через восемь дней [пути] от берега реки Ходжента не вступили в засолоненную степь[368] Самарканда. Эта степь удивительно кровожадна, пустыня необычайно знойная. Песчаные холмы ее словно горы, а глубокая низина ее — бездна преисподней. Для путников она сделалась бедствием для души и жизни. /119а/ Растительность той пустыни беспощадна, не дает защиты никому, кроме тушканчиков и ящериц. Кроме аравийского терновника, в ней никто не позарился поселиться. Небо над ней от обилия мути и пыли похоже на землю, а земля ее, словно небо в хмурую ночь, — темна и пыльна. Ее овраги будто долины адского огня, друзья и наперсники раскаленного зноя там-муза. Почва ее — пыль серы, которая воспламеняется каждый день от жары. Вода в ней — философский камень, ибо ничей ум не может постигнуть, где ее источник. Воздух
