Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 67
партии мог раскритиковать любого, в том числе вышестоящего. Более того, никто не должен был уклоняться от участия в критике. Тем самым создавалась эффективная форма и одновременно метод идеологического контроля над членами партии.
В реальности критика и самокритика являлись инструментами чисток, причем часто они превращались не в элемент партийной демократии, а в способ сведения счетов и выявление в обществе «врагов». Ни одно идеологическое мероприятие не могло проходить без сформированного образа врага. Именно по этому трафарету «враги» выискивались внутри коллектива и морально (а где-то физически) уничтожались.
Послевоенное время традиционно связывают со стабилизацией советской системы, а также изменением международного статуса СССР, ставшего сверхдержавой. Эти два фактора определяли вектор развития советской внутренней политики, которая характеризовалась очень высокой «плотностью» идеологических кампаний. Причину этого исследователи видят в стремлении вождя и выращенной им номенклатуры мобилизовать общество в условиях не только международной напряженности, но и определенного роста внутреннего свободомыслия, спровоцированного победой в Великой Отечественной войне.
Особенно власти беспокоила интеллигенция, на которую были обрушены самые сильные удары, чтобы обеспечить ее максимальный контроль. Причем зачастую били по самым авторитетным представителям науки и культуры: знаменитым писателям, академикам, выдающимся ученым. Во-первых, для запугивания самих лидеров, а во-вторых – чтобы другим, менее значимым фигурам, показать всю силу системы.
Еще одной немаловажной причиной было стремление партии и правительства «выпустить пар», накопившийся в сфере социальных отношений. Несмотря на все пропагандистские лозунги, жизнь в стране принципиально не улучшалась. Поэтому борьба с внутренним врагом – это апробированная модель переключения внимания населения с реальных проблем на идеологические. Простые граждане со злорадством восприняли разгром представителей интеллигенции, которые стояли на социальной лестнице заметно выше, а следовательно, жили лучше. Существовал латентный конфликт и внутри интеллигенции: те, кто находился на вершине, получали отдельные квартиры, хорошие зарплаты и все блага советской цивилизации, в то время как рядовые «бойцы интеллектуального фронта» продолжали ютиться в коммуналках и жить от зарплаты до зарплаты.
Частота проведения идеологических кампаний, видимо, связана и с тем, что власть прекратила широкомасштабные репрессии, сопровождавшиеся арестами и расстрелами. Их применяли дозированно, гораздо реже, чем десятилетие назад. Несмотря на имеющееся недовольство в стране, Сталин и партаппарат как никогда твердо стояли у кормила власти. Аресты заменили суды чести, а расстрелы – критика коллег.
Внешнеполитический фактор играл важную роль. От сотрудничества со странами-союзницами по антигитлеровской коалиции СССР перешел к конфронтации. Уже прозвучала знаменитая речь У. Черчилля в Фултоне, последовал на нее советский ответ. Мир все больше втягивался в холодную войну. Новая мировая конфигурация сил толкала власти к очередной «мобилизации интеллекта» в военных нуждах. Не успев остыть от пропаганды времен Великой Отечественной войны, советские ученые и деятели культуры вновь были призваны государством и партией на борьбу на идеологическом фронте. Внешнеполитические факторы все отчетливее проявлялись и во внутренней политике: прошла критика журналов «Звезда» и «Ленинград», была «разоблачена» вредительская деятельность Н. Г. Клюевой и Г. И. Роскина и т. д.
13 августа 1947 года в «Правде» вышла статья «Советский патриотизм» первого заместителя начальника (а затем и начальника) управления пропаганды и агитации ЦК ВКП(б) Д. Т. Шипилова. Он утверждал, что СССР уже не догоняет развитые западные страны, а «странам буржуазных демократий, по своему политическому строю отставшим от СССР на целую историческую эпоху, придется догонять первую страну подлинного народовластия». Такое заявление предполагало вывод о самодостаточности советской и русской истории и культуры, что и стало лейтмотивом кампаний.
К середине XX века в исторической науке сформировалась система (правда, ее зачатки можно обнаружить еще в дореволюционное время), в которой в каждом направлении исследований существовал один лидер. В исторической науке было несколько центров притяжения: Б. Д. Греков, И. И. Минц, В. В. Струве, А. М. Панкратова и т. д. Они выполняли функцию связующего звена между учеными и партийными органами и контролировали вверенные им участки «исторического фронта».
Важную роль в этих условиях играла система патронирования крупнейших историков влиятельными партфункционерами. Крупные историки нередко обращались к ним за помощью в критических ситуациях. Это позволяло не только усилить свои позиции в годы идеологических кампаний, но и нередко смягчать последствия погромов в отношении возглавляемых ими учреждений.
Специфика советской системы заключалась в том, что конкурентная борьба между учеными проходила в рамках официально навязываемой марксистской парадигмы (впрочем, ее расплывчатость оставляла место для определенного методологического маневра) и при активном участии контролирующих органов. В этих условиях всегда существовал соблазн, а часто и единственная возможность, потеснить конкурента с помощью апелляции к властям. Череда непрекращающихся идеологических кампаний создала питательную среду для подобного рода маневров.
Динамика и острота проработочных кампаний во многом определялась конфликтогенностью среды историков. Сообщество пронизывали многочисленные конфликты. Кратко их охарактеризуем. В первую очередь следует указать на негласное противостояние партийных и беспартийных. Протоколы партийной ячейки Института истории наглядно показывают, что местные коммунисты претендовали на ведущие позиции в институте. К этому подталкивал их статус авангарда советской власти в академическом учреждении. Вступление в партию давало немалые социальные преференции, но одновременно налагало массу обязательств. Например, партийный историк не мог дистанцироваться от идеологических проработок, поскольку борьба за идеологическую чистоту входила в круг его обязанностей. Партийные являлись проводниками культуры партийности в академической среде. Зачастую они сталкивались с ее естественным сопротивлением, когда партийные нормы противоречили академическим традициям.
Особую роль катализатора идеологических кампаний играли личностные конфликты. Что совершенно естественно для научной среды, причинами конфликтов были и научные разногласия. В археологической науке конфликт сфокусировался в противостоянии между ленинградскими и московскими археологами. Во многом это было формой, в которую вылилась борьба за лидерство. На роль безоговорочного лидера рвался ленинградский археолог В. И. Равдоникас. Для этого он обладал всеми задатками: имел академический статус, был автором пособия для вузов «Истории первобытного общества» (Л., 1947). Был он известен и за рубежом. Воспользовавшись заявлением Лысенко о существовании в науке двух школ – реакционной и прогрессивной, Равдоникас попытался доказать, что и в археологии существует две школы: прогрессивная ленинградская и старомодная, реакционная московская. В ноябре 1948 года, когда в науке проходила борьба с «буржуазным объективизмом», он выступил на ученом совете Института истории материальной культуры. Его выступление встретило единодушный отпор со стороны московских археологов, что не позволило организовать полноценный погром в археологической науке. В следующем году, когда началась борьба с «безродным космополитизмом», а затем и разгром марризма, Равдоникас сам оказался под ударом.
Иногда конфликты приобретали и специфические, присущие конкретному учреждению черты. В Московском историко-архивном институте с конца 1930‐х годов сложилась особая форма противостояния между «архивистами», то есть теми, кто считал, что в
Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 67
