Вот она исчезла из виду; я осталась одна. Наступила тишина, когда, как говорят, словно слышится дыхание природы.
Звездное небо отражалось в воде; я будто повисла в воздухе; пустота притягивала меня, хоть от нее кружилась голова. Я была так несчастна, что мне хотелось умереть. От мысли о смерти до самой смерти был всего один шаг… Сделать его было совсем просто: внизу, в трех футах от меня, могила открывала мне объятия.
Я чувствовала, что голова моя склоняется, тело перевешивается через перила балкона, а ноги вот-вот оторвутся от пола.
И вдруг я вспомнила о ребенке. Ведь, кончая с собой, я не только совершала самоубийство, но совершила бы и убийство.
Я отпрянула от перил, закрыла решетку, а ключ швырнула в воду, чтобы не поддаваться горькому искушению, и побежав в комнату, бросилась на постель.
Время текло медленно, на душе было тоскливо. Но вот разгорелась заря, послышался шум дня. Беатриса отворила дверь и вошла ко мне. Начиналась обычная жизнь. В одиннадцать часов пополудни Беатриса сказала, что пришел дон Руис, что его прислал мой отец.
Я уже приняла решение и велела ему войти.
Он держался робко, но сиял от счастья, потому что отец сказал, что нисколько не сомневается в моем согласии. Но, бросив взгляд на меня и увидев, что я бледна и холодна, он вздрогнул и тоже побледнел.
Я подняла на него глаза и стала ждать.
Голос изменил ему, раз десять он пытался сказать о том, что его привело ко мне… Он говорил, и ему, должно быть, казалось, что его слова разбиваются о непроницаемую стену, заслонившую мое сердце.
Вот наконец он признался, что уже давно любит меня и что наша свадьба дело решенное, — так решили наши отцы, и что недостает лишь моего согласия, чтобы он стал самым счастливым человеком на свете.
«Сеньор, — ответила я твердым голосом, ибо ответ я обдумала заранее, — я не могу принять предложение, оказывающее мне честь».
Мертвенная бледность покрыла его и без того бледное лицо.
«Боже мой! Да почему же?» — спросил он.
«Потому что я люблю другого и через семь месяцев стану матерью».
Он пошатнулся и чуть не упал.
Это признание, сделанное человеку, которого я видела нечасто, с которым была так мало знакома, говорило о моем безнадежном отчаянии, — ведь я даже не просила сохранить тайну, я доверилась его благородству.
Он склонился передо мной, поцеловал подол моего платья и вышел, проговорив лишь такие слова:
«Да хранит вас господь!»
Я осталась одна. Я все ждала, что вот-вот явится отец, и дрожала, думая о том, что надо будет во всем признаться; но, к моему великому изумлению, он даже не заговорил об этом.
Перед обедом я попросила передать, что мне нездоровится и что я прошу разрешения не выходить к столу. Отец согласился без возражений и расспросов.
Пролетело три дня. На третий день Беатриса, как и в прошлый раз, объявила о приходе дона Руиса.
Как и тогда, я велела его принять Он так держал себя при расставании, что несказанно тронул меня: было что-то необычайное в том уважении, которое он проявил к бедной девушке.
Он вошел и остановился близ двери.
«Подойдите ко мне, сеньор», — сказала я.
«Мой приход вас удивляет и стесняет, не правда ли?» — спросил он.
«Удивляет, но не стесняет, — ответила я, — ибо я чувствую в вас друга».
«И вы Не ошибаетесь, — проговорил он. — Однако я не стал бы вам докучать, если б это не было необходимо для вашего спокойствия».
«Объясните же мне все, дон Руис».
«Я не мог сказать вашему отцу, что вы отказались быть моей супругой, ибо он велел бы все объяснить, а ведь вы не посмели бы признаться ему во всем, как мне, не правда ли?»
«Предпочла бы умереть!»
«Видите, я поступил правильно».
«А что вы сказали?»
«Я сказал, что вы просите несколько дней для размышления и хотите провести эти дни в одиночестве».
«Так, значит, вам я обязана своим спокойствием?»
Он поклонился.
«Теперь, — продолжал он, — всей душой поверьте мне, что я ваш друг, это очень важно».
Я протянула ему руку.
«О да! Друг, искренний друг, я верю», — произнесла я.
«Тогда ответьте мне прямо, без колебаний, как вы сделали в первый раз».
«Спрашивайте!»
«Надеетесь ли вы выйти замуж за человека, которого вы любите?»
«Нет, это невозможно».
«Разве он умер?» — воскликнул дон Руис.
«Он жив».
Искра радости, блеснувшая в его глазах, погасла.
«Вот и все, что я хотел узнать», — и, поклонившись мне снова, он вышел со вздохом.
Прошло еще три дня. Я не покидала свою комнату, и, кроме Беатрисы, никто ко мне не входил, даже отец.
На четвертый день дон Руис появился снова. Я почти ждала его; я перестала дичиться; это был мой единственный поверенный, и я понимала, что он сказал правду — он был настоящий друг.
Как всегда, он вошел очень почтительно и только по знаку, который я подала ему, приблизился ко мне.
Я протянула ему руку, он взял ее и слегка коснулся губами. А после недолгого молчания, глядя на меня с глубоким сочувствием, он произнес:
«Я все время размышлял о вашем положении: оно ужасно».
Я вздохнула.
«Несмотря на все мои старания, нельзя вечно откладывать ваш ответ».
«Увы, это так», — согласилась я.
«Я бы мог сказать, что отказываюсь от своего предложения; сказать, что разорение вашего отца охладило мои чувства. Но что даст вам мой отказ? Отсрочку — в два-три месяца».
Я залилась слезами — ведь он был прав.
«Не сегодня-завтра ваш отец все узнает, узнают люди, и тогда… — он понизил голос, — тогда вы будете обесчещены».
«Как же мне быть?» — воскликнула я.
«Выйти замуж за человека, преданного вам, готового стать вашим супругом перед светом, а для вас только братом».
Я покачала головой и прошептала:
«Да; но где найти такого человека?»
«Вот он — представляю его вам, Мерседес, ведь я говорил, что давно люблю вас».
«Вы любите, но…»
«Люблю страстно, всем сердцем, всей душой, и преданность — одно из тех чувств, которые я питаю к вам».
Я подняла голову, почти испуганная его словами.
Я не думала, что преданность всесильна!
«Я буду вашим братом, — повторил он, — а ваше дитя станет и моим и клянусь честью дворянина, никогда, ни единым словом мы не обмолвимся об этом».
