из засасывающей глубины нечеловеческих чувств, к свету, к разуму, к обычным мыслям… и попытался выставить барьер, отгородиться.
Я почти услышал стук, с которым захлопнулась невидимая дверца, и все стало как обычно, ну если не учитывать того, что я тяжело дышал, и сердце бухало точно паровой молот.
— Пшшшссс… — произнес тот из дрищей, что шагал впереди, и патруль остановился.
Они стояли в каких-то пяти метрах, но видеть нас не могли, поскольку экраны работали. Зато мы имели возможность прекрасно рассмотреть, с кем воюем — трехпалые когтистые лапы на оружии, колеблемые ветром лохмотья, которые на самом деле, как я знал, были частью тела, аналогом перьев или волос, черные лица, где блестели многочисленные глаза, похожие на драгоценные камни.
Сплошное уродство, на человеческий взгляд, но чем-то этот облик и завораживал.
— Пшшшссс… — произнесли сразу несколько дрищей, и они развернулись, зашагали обратно к дредноуту.
Я перевел дыхание.
— Обошлось, — сказал Ричардсон, когда патрульные вернулись на маршрут вдоль серой стенки. — И хотелось бы мне знать, что они такое почуяли? Кто-то воздух испортил, что ли?
Мы провели за наблюдением еще пятнадцать минут, чтобы убедиться — все мы подсчитали верно, никого не упустили.
— Симон, Нагахира — остаетесь наблюдать, — велел комотделения. — Возвращаемся. Ползком до ограды.
Береженого бог бережет.
— Это ведь ты их подманил? — очень тихо спросил меня Сыч, когда мы рискнули встать на ноги и зашагали в сторону куба, за которым прятались наши.
— Да, — я подумал, что от зоркого индейского глаза ничего не укроешь. — Не знаю, как.
Если вспомнить предыдущие странные случаи, связанные с дрищами — когда я заглянул в танк и уцелел, даже на миг вроде бы понял его устройство, когда я дрался с одним и стал с ним единым целым… То получается картина совсем непонятная — почему-то я сродни этим существам, в которых нет ничего гуманоидного! Но почему? Как это возможно?
— Истину порой находишь совсем не там, где ищешь, — сказал Сыч и ободряюще похлопал меня по плечу.
Мда, и от мутной индейской философии не убежишь.
Шредингер встретил нас злобным взглядом, и Ричардсон принялся рассказывать, что мы видели.
— Очень хорошо, — сказал комвзвода, когда доклад закончился. — Дело нам по силам. Особенно учитывая, что они нас не видят… Только действовать будем двумя отрядами.
И на его физиономию, словно гадюка на камень, выползла улыбка, не предвещавшая дрищам ничего хорошо.
* * *
И вновь мы лежали за тем же самым холмиком, что и в предыдущий раз, и смотрели на дредноут. Только в этот раз нас было гораздо больше — девятнадцать человек, включая Шредингера.
— Пора бы им уже начать, — проворчал он, глянув на украшавшие запястье часы.
И тут же на севере поднялась стрельба — там небольшой отряд под командованием Ганса атаковал один из патрулей. Второй патруль, как раз проходивший мимо, тут же ускорился и потрюхал туда, откуда доносились очереди, на месте остались только охранявшие трещину дрищи.
Пятеро, расположившихся аккуратным рядочком.
— Пошли, — скомандовал комвзвода, и мы поднялись на ноги.
Все мои инстинкты вопили, что так нельзя, в полный рост идти на врага, ужасно хотелось залечь, казалось, что нас вот-вот заметят. Но мы спокойно двигались, а охрана не обращала на нас внимания, многочисленные глаза на черных лицах не могли помочь… интересно, в какой области спектра видят эти существа?
Дрищи что-то заподозрили только в самый последний момент, видимо услышали шаги. Но мы к этому моменту не только вышли на дистанцию прямого огня, но и подняли готовые к стрельбе калаши.
Я помнил, что произошло во время разведки, и боялся, что эта ерунда повторится, что опять «поймаю» волну чужих мыслей и ощущений, но пока ничего подобного не происходило. Может быть как раз благодаря моему страху и тому, что я пытался мысленно отгородиться от любого вторжения в свою голову.
— Шшшш… — начал тот враг, что стоял по центру.
Шредингер опустил поднятую руку, и девятнадцать стволов изрыгнули раскаленные свинцовые гостинцы.
Я помнил, как тяжело завалить дрища в стрелковом бою, как сложно вообще в него попасть. Но тут мы били в упор, шансов промахнуться не было, мы расстреливали находящегося прямо перед нами, неподвижного противника… и все получилось легко.
Пули рвали серые лохмотья, терзали спрятанную под ней черную плоть, тощие долговязые тела вздрагивали и колыхались, истекали прозрачной слизью, и падали, падали, одно за другим…
И только в последний момент те чувства, которые испытывали дрищи, пробили все мои барьеры, и я едва не задохнулся. Потом они выключились, исчезли, поскольку их источники перестали существовать как разумные, чувствующие существа, и я смог перевести дыхание, снять палец со спускового крючка.
— Обалдеть, справились, — голос Эрика прозвучал глухо в звенящей тишине.
— Это еще не обалдеть, это только начало, — пообещал Шредингер. — Тела в сторону! Позицию занять!
Сейчас должны вернуться патрули, еще десяток дрищей, и одолеть их эффектом неожиданности уже не получится.
Я нагнулся, чтобы взять один из трупов за нижние конечности, похожие скорее на корни, чем на ноги. Вася наклонился подхватить голову в «капюшоне», и тут мертвый дрищ содрогнулся, заколыхались лохмотья по всему телу.
— Это еще что? — Макунга отпрыгнул и схватился за автомат.
Я же застыл на месте, будто скованный параличом, не в силах отвести взгляд.
А тело менялось, волны бежали по тонким рукам, бугры вырастали на животе и груди. Лопались один за другим блестящие глаза, похожие на кусочки обсидиана, и сползали по лицу огромными каплями.
И жаркими волнами поднимался запах серы, отчетливый и сильный, вызывающий тошноту и головокружение.
— И другие тоже! — воскликнул Ричардсон. — Что с ними?
Ингвар и Нагахира бросили труп, который уже взялись тащить, и тот затрясся, точно эпилептик во время припадка. Одна из рук отломилась, когтистые пальцы впились в песок и… рассыпались на песчинки, с легким шуршанием растеклась серая накидка, расплылось спрятанное под ней тело.
И удивительно — я смотрел на мертвых дрищей, лежащих прямо передо мной, вроде бы мог рассмотреть их во всех деталях, но я бы снова не взялся описать их внешность.
— Серов! Отойди! — прикрикнул Шредингер. — Вдруг оно ядовитое!
Тела разваливались, превращались в набор фрагментов и жирные лужи, и то и другое уходило в песок, то ли впитывалось, то ли растворялось.
— Давай-давай, нечего стоять, — меня ухватили за
