Придерживая дверь рукой, я выпихнула из поезда рюкзак, проводила взглядом его недолгий полет и кувырки по насыпи. Потом решилась, спустилась на нижнюю ступеньку, подпирая дверь, которая норовила вернуться на место и защемить меня между резиновыми прокладками.
Надеясь, что мне попадутся какие-нибудь кусты, которые смягчат мое падение, я, не желая далеко уезжать от своего рюкзака, к которому придется возвращаться, прыгнула со ступеньки, ощущая, как в лицо ударил тугой вонючий ветер, пахнущий шпалами, железом и машинным маслом, а потом навстречу бросилась жесткая каменистая земля. Меня завертело и закружило, ударяя об нее, казалось, сразу со всех сторон. Я попыталась сгруппироваться на лету, защищая руками лицо, и удары пришлись на руки, ноги, спину и затылок.
Когда кувырки, наконец, прекратились, и я застыла, скрючившись, на земле, слыша, как удаляется поезд, в голове кручение и верчение продолжалось еще какое-то время, и я, ощущая боль во всем теле, долго не решалась пошевелиться, чтобы хотя бы понять, насколько я жива и что именно у меня цело или сломано.
Потом, когда шум поезда давно стих, и в голове слегка прояснилось, я открыла глаза и приподняла голову. Надо мной было пасмурное небо, и редкие капли дождя начали изредка падать мне на лицо. Я пошевелила руками, ногами. Все двигалось, несмотря на боль от многочисленных ушибов. Я перекатилась на живот, подтянула под себя руки и колени и, постанывая, благо никто не мог меня услышать, встала сначала на четвереньки, а потом, пошатываясь, поднялась во весь рост. Ощупывать себя было бесполезно, потому что болело все, к чему ни притронься. К моему удивлению, ни штаны, ни куртка нигде даже не порвались. Даже пистолет оказался на месте и не вывалился, и в какой-то степени, наверное, защитил мою поясницу от повреждений. Я, кряхтя и время от времени выдавая мученические стоны, взобралась на насыпь, чтобы легче было идти, и пошла по шпалам в обратную сторону искать свой брошенный скарб.
Рюкзак, целый и невредимый, с большим трудом (из-за своей камуфляжной расцветки) нашелся примерно через пару-тройку километров от того места, где я приземлилась. Я добрела до него и устроила себе небольшой привал, решив, что после моих приключений могу себе позволить полплитки шоколадки и немного воды. И отдыха! Я посидела, привалившись спиной к рюкзаку, ощупывая свои части тела и шипя сквозь зубы, натыкаясь на очередной ушиб, пока не почувствовала, что, кажется, могу двигаться дальше.
Дальше мой путь лежал по шпалам до того места, куда мы с Костей вышли после моего голодного обморока.
Я немного не рассчитала свой прыжок из поезда, поэтому идти до той станции мне пришлось чуть ли не весь остаток дня, тем более что я тащилась нога за ногу, чувствуя, как все тело ноет, словно по мне проехался танк. Или как будто меня выбросили из поезда на полном ходу.
Когда же я дошла, наконец, до нужной станции, то вспомнила, как мы с Костей завтракали на круглосуточной автозаправке, и решила перекусить там же.
В забегаловке были в основном мужчины — водители-дальнобойщики. Они без удивления разглядывали меня, быстро теряли ко мне интерес. Моего подозрения тоже никто из них не вызвал.
Впрочем, я прекрасно понимала, что пока я топаю до последней известной всем и каждому из тех, кто был заинтересован в моем деле, точки — сгоревшей деревни — мне можно было особенно и не скрываться от «хвостов», которые могли поджидать меня там, на пепелище.
Однако самое интересное должно было начаться гораздо позже — после того, как в моих руках окажутся те злополучные деньги.
Когда я поела и собралась войти в лес, прикидывая, смогу ли я отыскать в темноте дорогу до той деревушки, я выключила смартфон и сунула его поглубже в рюкзак.
Дорогу я отыскала. Местность я узнавала даже в темноте, тем более что первый раз мы с Костей тоже были здесь еще до того, как окончательно рассвело.
Теперь я шагала одна, в обратном направлении, полная решимости дойти до конца, даже если мне придется блуждать здесь всю неделю.
Отойдя от станции на приличное расстояние, я сошла с дороги и, выбрав укромное местечко в самой гуще можжевельника, при свете фонарика, то есть, почти наощупь, поставила палатку. Это оказалось несложно. Похожее устройство палаток я видела у ролевиков, и выбирая в магазине, обращала внимание в первую очередь на самые простые конструкции.
В спальник я залезла, сняв только ботинки и оставив их возле входа внутри палатки. Спать не под открытым небом, закутавшись в теплый спальник, оказалось совсем не то, что на голой земле.
Не хватало только Костика.
Я постаралась выбросить из головы все непрошенные воспоминания о том, как он обнимал меня ночью, делясь своим теплом, как хрипло пел мне в ухо свою колыбельную… Но это было не так-то просто.
У меня было странное ощущение здесь, ночью, в лесу, что я вернулась домой после долгих странствий. Мне не было страшно и не было одиноко. Я не шарахалась от каждого шороха, и хотя пистолет грелся под моей ладонью возле самого моего лица, я не могла сказать, что была тревожна или напугана. Где-то в глубине души я понимала, что переступила какой-то порог, за которым оставила надежду на тихую и спокойную жизнь. Возможно, когда заперла за собой дверь своей квартиры. А может быть, когда выскочила на ходу из поезда, показав тем самым, что не собираюсь соблюдать правила игры тех, кто мне их навязывал.
От воспоминания о моем полете из поезда у меня в животе сжался какой-то комок, от которого было как будто даже слегка щекотно. Вот что значит выброс адреналина, на который так любят «подсаживаться» всякие экстремальщики. Неужели и я из таких? Судя по рассказам Кости, до моего участия в поджоге многоэтажки я вела жизнь тихую и благопристойную, мало чем отличающуюся от обыденного существования остальных обитателей моего мирка. Получается, костино вмешательство помогло мне «раскрыть» в себе новые склонности и способности?
От этой мысли поскорее захотелось избавиться, так она меня смутила и даже возмутила. Я дернулась и попыталась перевернуться на другой бок, забыв, что все мое тело сейчас представляло один сплошной синяк, и уложить его в удобное положение на жесткой «пенке» было нелегко. Я долго ерзала и возилась, ругая себя за то, что не лежалось мне на ровном месте.
Угнездившись и вновь переложив под руку заряженный пистолет, я попыталась приказать себе спать, но мысли о Косте снова не давали мне покоя. Мне казалось, что мне было бы легче перенести тюремное заключение, чем ему, и то, что я сейчас прохлаждалась на природе, а он оставался за решеткой, казалось мне не совсем справедливым.
Наконец, я спросила себя, почему вообще об этом думаю. И почему это не дает мне покоя? Ведь он, по сути, был преступником, злодеем, он встал на этот путь сразу после армии, и то, что он делал, унесло или искалечило многие жизни.
И если мне удастся добраться до денег и улизнуть, передо мной отроются такие широкие возможности, что голова просто шла кругом. Как ими распорядиться — вопрос. Впрочем, до этого еще далеко, и как оно там сложится, леший его знает.
