всех жалеть…
(Еще коротенькая пауза – последняя надежда на Лидину деликатность: пожалей меня, Лидия, ведь мне так трудно быть жестоким, сделай все сама, чтобы я сегодня ужинал в итальянском ресторане с аппетитом, ну, не порть мне аппетит… не понимаешь, не входишь в положение, сука?)
– В общем, давайте так… Мы продлим контракт еще на три месяца. За это время вы подыщете себе что-нибудь. Зарплату придется понизить, вы ведь знаете, мы даже лучшим корреспондентам зарплату понизили. Вы будете получать… – Он роется в каких-то бумагах… каких? – Двадцать тысяч. И за вами должок. Вы должны были написать статью о Мостовом и его теории выигрыша. Давайте к концу месяца, к моменту переподписания контракта, вы этот должок снимете. Хорошо?
– Хорошо.
Она трет плитку, словно бы плесень – ее главный враг.
Хлопает дверь. В ванную, перебивая запах хлорки, входит запах «Опиума» в коконе индийских одежд… Мать стоит на пороге, глаза ее странно блестят.
– Лидуся, – шепотом говорит она. – Лидуся, Лидуся… У меня такие новости. Все переменилось, Лидуся. А ты говоришь: чудес не бывает. Бывает, Лидуся! Еще как бывает!
– Что случилось?
– Меня пригласили на работу. Заведовать снабжением элитного загородного клуба. На Рублевке. Я там была: Лидуся, какая роскошь! А какое отношение! Зарплата десять тысяч долларов в месяц плюс премии. И разговаривали так, словно это я им одолжение делаю! Говорят, с вашим опытом, да такая красивая женщина. Возить будут на «мерседесе»!
– На Рублевку? – тупо переспрашивает Лидия.
– И еще я выхожу замуж.
– Замуж?
– Ой, такой чудесный человек! Умница, аккуратист, такой внимательный. Он переводчик. Лидуся, он просит, чтобы я переехала к нему. Здесь неудобно, тесно. А у него загородный дом в Переделкино. Рядом с домом Пастернака. У меня будет прислуга, Лидуся!
Вид у матери совершенно идиотский. Наверное, она сошла с ума.
26
Собственно, это была долгожданная встреча, наступившая после многих столетий космических блужданий.
Верка встретилась с Настоящими Овощами.
Она любила их с рождения, хотя до совершеннолетия не видела. Ну, видела их бледные подобия: южные муляжи, дерьмо на палочке. Она откуда-то знала, что овощи должны быть другими, что их должны быть горы, и запах суглинка должен не втягиваться изо всех сил ноздрями, как втягивается миллиметровый криль в глотку кита, нет, он должен шибать в нос и набивать пузыри эритроцитов, заполняя каждую клеточку.
Несколько лет работы в овощном магазинчике не утолили ее жажды.
Теперь она стояла в ангаре и глядела на десятиметровую гору картофеля.
Космические ассоциации возникли в ее голове вот откуда: ей показалось, что она была в долгом полете и питалась в этом полете всякой ерундой, типа растворимой лапши. И вот теперь вернулась на землю.
Здесь хранились тонны, тонны, тонны овощей.
Впрочем, были здесь и фрукты, и даже мясо – холодильных машин не хватало, освобождающиеся площади вырывали с руками.
Тогда она еще не знала, как быстро это место станет одним из самых холодных в Москве, и просто радовалась встрече.
Начинался последний десяток века, Верка стала сильно стареть. Ей уже не нужен был мужчина, годы с Семеном полностью утолили любовную жажду, а на что еще приспособить человека противоположного пола, она тогда не придумала. Идея о «мужчине-друге» не пришла ей в голову.
Да и времени стало в обрез.
Это был очень серьезный пост. Отрабатывать его приходилось по восемнадцать часов в сутки. Верка теперь стала большим столичным чиновником, имеющим отношение к государственным продовольственным заказам и, соответственно, продовольственной безопасности Москвы. За такие вещи тебя имеют по полной.
Мокеева сидела в мэрии, готовила создание Департамента, который и возглавила в конце девяностых. Верку она не щадила: если что было не по ее, орала и стучала кулаком по столу. Но тут ничего поделаешь, начальник всегда прав. В этом вопросе у Верки было восточное смирение. Не нравится, что на тебя орут? Становись начальником, орать не будут. Нашелся еще выше начальник? Поднимайся дальше, пока не упрешься макушкой в потолок. Она, впрочем, скептически относилась и к самому высокому посту. Поди, и на этого, самого высокого, кто-нибудь да покрикивает? Да вот хоть жена?
Сама она на подчиненных кричала редко и была вообще справедливым человеком. Ее любили, хотя публика на базе была в принципе неблагодарная. Иногда Верка даже грустила: ну что за люди окружают ее всю жизнь? Торгаши. Грубые, неинтеллигентные. А так хочется культуры, чтобы как в Кисловодске. И ведь в молодости была у нее культура. Вот, например, Иван Переверзин – первый муж. Хоть и алкашом был, а художником. И разговоры с Митей он вел интересные, о смысле жизни, о добре и зле, о Глазунове. Или Павел Штальман, первая любовь? Тот вообще сыпал цитатами да такими, каких она больше не встречала. Не из книжки «В мире мудрых мыслей», а из более утонченных источников.
«Да нет! – говорила она себе. – И в моей жизни было много культурных людей. Что это я грешу? Жалуюсь?».
Вот и здесь на базе: каждую осень приезжают студенты из университета и их преподаватели. И Верка обязательно остановится, поговорит, зарядится культурой и дальше бежит по своим делам.
На третий год работы ей дали двухкомнатную квартиру в новом районе недалеко от базы. Квартира была огромная: восемьдесят пять метров, с двадцатиметровой кухней и десятиметровой лоджией. Тогда такие параметры были в новинку. В подъезде имелся домофон: на улице нажмешь кнопочку, в квартире звенит, можно снять трубочку и спросить: «Кто там?». Ну не чудо?
Она сделала хороший ремонт, купила румынскую мебель и даже видеомагнитофон – он ей обошелся в половину кооперативной квартиры, если по старым ценам. Видеомагнитофон назывался «Акай», его ей привезли из Сирии.
У Лидии теперь было несколько пар джинсов, дубленка, три пары сапог и четыре пары кроссовок. Каждый год они ездили в Сочи, а в начале девяностых выбрались в Польшу – Верка ехала в командировку и взяла дочь с собой. Там они купили Лидии удивительный брючный костюм, брюки в котором были замаскированы под юбку, и это как бы было специально, а также юбку с широкой резинкой по низу: как будто юбку надели в перевернутом виде. В общем, не мода, а черт-те что.
Лидия в ту поездку не могла наесться «газеллой» – шоколадной пастой. Она покупала по три банки в день и прибавила за неделю не меньше двух килограммов. Они и обратно везли целый чемодан «газеллы». В Москве эта паста появится лишь через несколько лет, вначале только на валюту, и будет называться
