Шон успел заметить, что по телосложению русский ему уступает. Это увеличивало его шансы и прибавляло сил. Русский ударил его коленом в живот, но мощный пресс Шона выдержал удар. Навалившись всем телом, он подмял под себя соперника и, изловчившись, сдавил рукой его горло. Теперь оставалось давить и давить, пока тело не обмякнет.
В предвкушении победы Шон скосил глаза, ища взглядом блондинку, но тут тело под ним внезапно дернулось, и руки врага, внезапно налившиеся силой, сомкнулись на шее МакМастера. Большие пальцы, как стержни, вдавились в две точки слева и справа от кадыка. У Шона потемнело в глазах, хватка ослабла, и сопернику удалось выскользнуть из смертельной петли. Подтянув ноги к груди, тот уперся ступнями в грудь Шона и резко его оттолкнул.
Упав на спину, МакМастер тут же вскочил, шатаясь, как после нокдауна. Привычная холодная расчетливость куда-то исчезла, сменившись слепой яростью. Он шагнул вперед, нанес удар, но тут же получил ответ, заставивший его собраться. Перед ним был профи, подобраться к нему не было возможности, и оставалось одно — прибегнуть к обману. Шон, сделал вид, что устал, что плохо стоит на ногах, чтобы спровоцировать противника на клинч, на ближний бой, в котором — ирландец уже ощутил это — он был сильнее.
Обман удался: схватив подступившего русского за руку, он развернул его спиной к себе и зажал его голову в смертоносный «замок». Противник резко ударил его локтем в живот, но Мак-Мастер был готов к этому и выдержал удар. На несколько секунд они оба застыли, тяжко дыша и готовясь к финалу, который потребует максимальных усилий. Тот, кто будет готов выложиться до конца, — тот и выйдет победителем…
Очнувшаяся Ника расширенными от ужаса глазами смотрела на смертельную схватку. Двое мужчин — враг и друг — бились на ее глазах. Вначале на равных, но в какой-то момент Ника увидела, что враг одерживает верх. Надо помочь! Но как?!
В паре шагов от нее лежал выбитый у МакМастера нож. Ника схватила его за лезвие и умело сжала в руке. В нескольких метрах от себя она видела напрягшийся торс и маленькую плотную голову с волчьими ушами, насаженную на шею — мощную, словно древесный ствол. «В этот ствол и надо бить!» — вспыхнуло в мозгу. После этого Ника уже не думала. Рука сама вспомнила нужное движение — и через мгновение нож, словно снаряд, туго посвистывая желобами для стока крови, полетел в цель, рассекая воздух.
Ирландец спиной почувствовал летящую к нему смерть. Он успел повернуться, но ускользнуть от удара уже не смог. Острое лезвие смачно, с хрустом врезалось в яремную вену, кровь ударила фонтаном. Руки Шона безвольно упали, выпустив противника. Какое-то время он еще стоял, вытаращив глаза на Нику. Потом скривил рот, словно силясь что-то сказать, но из горла сквозь бульканье вырвался лишь какой-то полудетский звук — не то тоненький всхлип, не то щенячий скулеж. Голова Шона поехала вбок, и он тяжело рухнул навзничь; раскинутые руки слабо сжимались и разжимались, словно он что-то пытался схватить в воздухе.
Францев, шатаясь, приблизился к лежащему. Кровь продолжала вырываться наружу пульсациями — сердце еще работало. Но это была уже агония.
— Ну ты даешь, богиня победы… — хрипло проговорил он.
Он повернулся к Нике и испугался: с позеленевшим лицом, она еле стояла на подогнувшихся ногах. Коленки било крупной дрожью — так, что тонкая джинсовая ткань вибрировала, словно от ветра. Сергей кинулся к ней, подхватил под мышки. И тут Нику вырвало. Она опустилась на колени, и ее рвало и рвало, выворачивая нутро наизнанку. Сладковатый запах крови обволакивал, настойчиво лез в ноздри, вызывая все новые и новые приступы рвоты. Нику передергивало от отвращения и ужаса. Она только что убила человека…
Несколько недель назад вместе с теткой Ларой она тащила трупы бандитов к яме. Но тогда она такого не ощущала — возможно, потому, что не убивала их. Тогда все это было как будто понарошку, словно она попала в кадры вестерна с хеппи-эндом.
А сейчас, сотрясаемая приступами рвоты и рыданий, она видела перед собой стекленеющие глаза убитого ею человека: как взгляд, поначалу устремленный прямо на нее, постепенно размывался, уходя куда-то внутрь, словно ища, как бы зацепиться за утекающую жизнь. Предсмертный полудетский всхлип неотступно стоял в ушах…
* * *
Уже который час майор сидел, подперев подбородок, и неотрывно смотрел на Нику. Его девочка, утонув в подушках огромной постели, казалась совсем крошечной. Она спала, но ровное дыхание время от времени сбивалось в прерывистый всхлип, а по бледному личику пробегала тень, замирая горькой старушечьей складкой у еще детского пухлого рта. Сергей смотрел и смотрел, как тогда, в Доме малютки, но сердце сжималось уже не только от нежности и жалости, но и от радости — радости обретения.
«Сергеевна. Сергеевна моя…» — то ли про себя, то ли вслух бормотал он, улыбаясь.
Ника проснулась и, еще не открыв глаз, почуяла запах кофе с корицей. «Как в детстве», — сонно улыбнулась она и села на кровати, с удивлением оглядывая незнакомую комнату. Сквозь увитое плющом окно с террасы пятнами пробивался солнечный свет. Стеклянные створки дверей были распахнуты, виднелись спинка плетеного кресла, край стола. И именно оттуда, вместе с уютным звяканьем посуды, доносился немыслимо вкусный кофейный аромат. Ника свесила вниз не достающие до пола босые ноги — кровать была высокой, огромной — и поискала глазами тапки. Тапок не было. Постепенно просыпаясь, она обнаружила на себе чужую футболку — тоже огромную, явно мужскую. Девушка помотала головой, вытряхивая из нее остатки сна.
— Эй, Сергеевна! Иди завтракать! — раздался знакомый голос.
Сергеевна? Ника огляделась, но рядом никакой Сергеевны не было. Она соскользнула с кровати и босиком прошла на террасу. У столика, где аппетитно дымились две большие тарелки с золотистым омлетом, стоял непривычно домашний Сергей с кофейником в руках:
— Кофе будешь?
Забыв про таинственную Сергеевну, Ника торопливо закивала — она вдруг почувствовала страшный голод. Усевшись за стол, двумя руками придвинула к себе тарелку и ела, ела, не стесняясь своей жадности, а Сергей улыбался — лучисто и солнечно, так, что в углах глаз расцветали букетики веселых морщинок.
— Ешь, ешь, Сергеевна, набирайся силенок!
— А почему Сергеевна?
Ника перестала жевать и подняла на него недоуменный взгляд. Уже второй раз она слышит это имя. А может, даже и не второй — ночью, казалось, тоже кто-то звал: «Сергеевна моя, Сергеевна…» Но то было во сне. Или не во сне?
— Почему Сергеевна? — повторила она вопрос, в упор глядя на Францева.
А тот, помедлив немного, вместо ответа молча положил перед ней фотографию.
Со старой, потертой по краям черно-белой фотокарточки на нее смотрела она сама, Ника. Смеясь, она стояла на песке, а за ее спиной, словно спинки неведомых морских животных, блестели над водой гладкие темные камни.
— Где это я? — наморщила лоб Ника, пытаясь вспомнить, кто ее мог снимать. — Это на Бинтане?
— Это не ты, это Аня, — тихо ответил Францев. И совсем просевшим голосом добавил: — Твоя мама.
