Ознакомительная версия. Доступно 35 страниц из 175
по меньшей мере одну поврежденную кариатиду и сняли со скульптур слепки. Их слегка уменьшенные копии были установлены в Риме на новом форуме Августа.
У входа на Акрополь с 178 г. до н. э. стоял на конусообразном пьедестале памятник в честь победы пергамского царя Эвмена II в гонках на колесницах. По распоряжению Агриппы эту тщеславную скульптуру снесли, а вместо нее был воздвигнут памятник, изображающий его самого. Памятник не сохранился, но сохранилась бывшая на нем надпись: «Город [посвящает этот памятник] Марку Агриппе, сыну Луция, троекратному консулу и благодетелю …»
Более важным наследием Августа и Агриппы было добавление к ансамблю Акрополя первого почти за полтысячелетия нового храма. Он стоял неподалеку от восточного входа в Парфенон и представлял собой изящное круглое строение чуть менее восьми метров в высоту и в диаметре. Посвящен он был городу Риму, персонифицированному в образе бога, и божественному императору Августу. Хотя на фоне Парфенона этот храм казался крошечным, он, должно быть, привлекал внимание благодаря своей необычной конструкции. Чего именно добивался Август таким вторжением в самую священную из твердынь, вопрос спорный. Необычную историю рассказывает римский историк Дион Кассий, писавший около двух столетий спустя:
…У афинян же в наказание за то, что, как некоторые говорят, они оказывали поддержку Антонию, он отобрал Эгину и Эретрию, с которых они получали подати, а кроме того, запретил им предоставлять гражданство за деньги. По мнению же самих [афинян], причиной обрушившегося на них несчастья был случай, произошедший со статуей Афины, установленной лицом на восток: она повернулась на запад и извергла кровь[98].
Как бы мы ни трактовали этот странный рассказ, он свидетельствует о том, что Август относился к Афинам не только с уважением, но и с некоторой враждебностью. Тем, что ему поклонялись рядом с самой Афиной, а в его образцовом строительном проекте в Риме были использованы копии кариатид, он выказывал не только почтение к эллинскому миру, но и свое торжество над ним.
В 51 г. н. э. в Афинах произошла встреча двух цивилизаций, имевшая судьбоносные последствия для истории. Одной из этих цивилизаций была греко-римская культура, главным образцом которой был сам этот город с его вновь восстановленными памятниками, его особняками и садами и его умудренными академиями философии и риторики. Другой был суровый, коренящийся в пустынях мир авраамического монотеизма, придавший отношениям между человеком и его Создателем страстность и простоту.
Вот как описывается эта встреча в 17-й главе Деяний святых апостолов (16–32):
В ожидании их в Афинах Павел возмутился духом при виде этого города, полного идолов. Итак он рассуждал в синагоге с Иудеями и с чтущими Бога, и ежедневно на площади со встречающимися. Некоторые из эпикурейских и стоических философов стали спорить с ним; и одни говорили: «что хочет сказать этот суеслов?», а другие: «кажется, он проповедует о чужих божествах», потому что он благовествовал им Иисуса и воскресение. И, взяв его, привели в ареопаг и говорили: можем ли мы знать, что это за новое учение, проповедуемое тобою? Ибо что-то странное ты влагаешь в уши наши. Посему хотим знать, что это такое? Афиняне же все и живущие у них иностранцы ни в чем охотнее не проводили время, как в том, чтобы говорить или слушать что-нибудь новое.
И, став Павел среди ареопага, сказал: Афиняне! по всему вижу я, что вы как бы особенно набожны. Ибо, проходя и осматривая ваши святыни, я нашел и жертвенник, на котором написано «неведомому Богу». Сего-то, Которого вы, не зная, чтите, я проповедую вам. Бог, сотворивший мир и всё, что в нем, Он, будучи Господом неба и земли, не в рукотворенных храмах живет и не требует служения рук человеческих, как бы имеющий в чем-либо нужду, Сам дая всему жизнь и дыхание и всё. От одной крови Он произвел весь род человеческий для обитания по всему лицу земли, назначив предопределенные времена и пределы их обитанию, дабы они искали Бога, не ощутят ли Его и не найдут ли, хотя Он и недалеко от каждого из нас: ибо мы Им живем и движемся и существуем, как и некоторые из ваших стихотворцев говорили: «мы Его и род». Итак мы, будучи родом Божиим, не должны думать, что Божество подобно золоту, или серебру, или камню, получившему образ от искусства и вымысла человеческого. Итак, оставляя времена неведения, Бог ныне повелевает людям всем повсюду покаяться, ибо Он назначил день, в который будет праведно судить вселенную, посредством предопределенного Им Мужа, подав удостоверение всем, воскресив Его из мертвых. Услышав о воскресении мертвых, одни насмехались, а другие говорили: об этом послушаем тебя в другое время.
Это одна из самых ярких сцен в основополагающем тексте христианства. Павел, в котором еще пылает покаянный жар новообращенного, странствует по Восточному Средиземноморью, проповедуя в первую очередь таким же, как он сам, иудеям, а те горячо, иногда до драк, спорят о его утверждении, что новая вера исполнила пророчества иудаистского Писания. В Афинах, рассказывают нам, происходит нечто иное: он попадает в столицу мысли эллинского и латинского мира и дискутирует с умнейшими его представителями. Он возражает как народной языческой религии, так и высоколобым рассуждениям философов, и строит свою агитацию весьма хитроумно. Его речь следует золотому правилу рекламы: опираться на нечто знакомое, созвучное слушателям.
Утверждается, что Павел выступал на Ареопаге, скалистом холме, расположенном совсем рядом с Акрополем к западу от него. Там заседал высший суд города, деятельность которого еще со времен Перикла ограничивалась рассмотрением дел об убийствах. К моменту прибытия Павла суд, вероятно, переехал в другое место – скорее всего, на Агору. Поэтому текст можно толковать по-разному. Возможно, он попросту говорит нам, что Павел буквально выступал на знаменитой скале, также играющей важную роль и в мифологии: именно здесь судили и оправдали Ореста, обвиненного в убийстве собственной матери Клитемнестры, которой он мстил за убийство отца. Или же эти слова могут означать, что Павел говорил на заседании высшего городского суда – или даже сам был в некотором роде судим.
Как бы то ни было, его речь представляет собой хитроумную смесь старого и знакомого с новым и опасным. Когда заезжий иудей насмешливо говорит, что афиняне «особенно набожны», он использует слово дейсидаймон (δεισιδαιμον), которое может быть использовано либо нейтрально, просто для обозначения человека религиозного, либо с негативным оттенком, указывающим на суеверность или иррациональную запуганность невидимыми силами. В любом случае именно от такого состояния нервозного благочестия должны были избавлять замысловатые вероучения, подобные тем, что предлагали эпикурейцы и стоики. Павел говорит умудренным философам, что им не
Ознакомительная версия. Доступно 35 страниц из 175
